От площади мы пошли по неширокой улице, конец которой терялся в цыганской пестроте стен, в изломах далеких крыш и пепельных лохмах текущего с неба тумана.
Я не смог прочитать название улицы — все таблички были густо замазаны черной блестящей смолой. Дома стояли по сторонам плотно — мышь не проскочит, и странно — по одной стороне все они были высокие, даже порой казалось, что их стены загибаются книзу и, наклоняясь над улицей, высматривают что-то на мостовой. На другой стороне, наоборот, дома стояли как на подбор низенькие, двух-трехэтажные, и угодливо, по-человечьи щурились маленькими оконцами в тени высоких каменных покровителей.
— Т-с-с! — сказала Маришка, когда мы проходили мимо большой темной громадины. — Здесь опасно, молчи.
И словно в ответ на ее тихий голос из окна на втором этаже вылетела круглая двухпудовая гиря. Она упала в шаге от нас, и асфальт треснул и провалился, обнажив глину, перемешанную с песком. Из трещин во все стороны побежали муравьи.
От неожиданности я подался в сторону, прикрывая собой Маришку.
Но из пустого проема окна ничего больше не вылетало.
— Я же говорила, скорее…
Мы припустили бегом и миновали опасное место. Бежали мы недолго, но я задыхался. Воздух в городе был какой-то другой — и пах по-другому, и был непривычно густ. К такому я не привык. Он не проходил в глубину, а набивался в горле, и во рту после каждого вдоха оставалась сухость и горький сернистый вкус. Мне все время хотелось сплюнуть, но при девочке я не мог.
— Сюда, сюда, ну что ты, как маленький, — сказала Маришка, когда я, замедлив шаг, хотел было отдышаться, и оттащила меня за рукав к самой стене дома, — не видишь, что ли, там — дядька.
Куда Маришка показывала, стоял длинный худой человек. Стоял человек неестественно прямо, старался тянуться вверх, и без того вытянутое его тело казалось натянутым, как басовая струна — вот-вот оборвется.
Человек был в солдатских, сильно поношенных сапогах и широких штанах, затянутых на животе ремнем. Поверх расшитой косоворотки висел самый обыкновенный пиджак, а в руках дядька держал бинокль, сильно вдавливая его в глаза.
— Пригнись, если увидит, придется уносить ноги.
— Маришка, кто он такой? Почему у него бинокль?
— Т-с-с, молчи. Он может услышать. Это, — Маришка понизила голос, — Глаз Улицы.
— Что? — Я ничего не понял. — Какой улицы? Этой? А почему — он человек?
— Да не человек он, не человек. Не видишь, что ли, не человек, а дядька. Разве такие человеки бывают? Насмешил…
