Первое время бабушка умиленно вскрикивала, найдя его утром в своей постели, потом решили перенести его кровать к женщинам, и Амон сказал:
— Я давно понял, что он тайная женщина… когда в общей бане он засмущался и пожелал мыться в трусах.
Конечно же, Амон еще раз съязвит, и не без удовольствия, если вот сейчас он заденет в темноте что–то угловатое, неправильно стоящее, и, проснувшись, все увидят, что это не Джавад–турок ползет к летней комнате. Только надо выдержать, не смотреть на маму и бабушку, слышал он, что от напряженного, испуганного взгляда просыпаются даже очень крепко спящие.
У порога комнаты Душан хотел было подняться, но вдруг испугался, услышав в комнате шепот отца, подумал: значит, что–то случилось, раз отец и мать не спят в своих постелях во дворе, а уединились в темной комнате, чтобы никто не узнал об их тайне. О чем же они говорят и что такое делают, чего не должен видеть ни он, ни Амон, ни бабушка, — странно и загадочно. Душан полежал, не шелохнувшись, а когда снова услышал шепот отца и вздох матери в ответ из глухой глубины, маленькая, скорее прочувствованная, чем понятая догадка заставила его устыдиться того, что он мог бы узнать недозволенное, запретное из мира родителей, — а когда Душан опять был на своей кровати и лежал, желая поскорее уснуть, чтобы не слышать, как отец и мать тихо выходят во двор и идут каждый к своему месту, мать — недалеко от Душана, отец — на нижнюю площадку (однажды уже он видел сквозь сон, как бесшумно выходят они из летней комнаты, но не задумался, как сейчас, над увиденным), неожиданно понял, что случилось нечто страшное — ушла тайна их имен, он отчетливо услышал среди шепота и отдельных, по забывчивости громко сказанных слов, как назвал отец мать «Мастура–апа» и мать тоже сняла запрет с его имени: «Равшан–ака» [7], и, хотя Душан уже раньше знал эти их имена, казалось ему, что они не подлинные, так назвались родители для повседневной жизни, а подлинные имена свои они не называют даже себе вслух. Но, может, даже в день свадьбы они не решились шепнуть друг другу свои подлинные имена, боясь, что вот пройдет много времени, любовь уйдет и захочется кому–нибудь из них со зла сделать другому вред — узнают, что рождается у соседей младенец, пойдет отец и продаст им тайное имя матери, подаренное ему в день любви… Глупо ведь так думать, и все оттого, что не может он сейчас уснуть и боится увидеть, как выходят они. Но почему же они обращаются друг к другу так обыденно, по–уличному, как все? Может, они услышали, как ползет он к летней комнате, и, чтобы обмануть его, назвались так? А сейчас, когда мальчик в своей постели, они снова шепчут заветные, тайные имена, редко и осторожно называемые, и в такие минуты, когда они так счастливы и беспечны, что не боятся открыться и умереть.
