Пожилые санитарки осторожно переложили Архелио на койку. Он открыл глаза, медленно приходя в себя после наркоза.
Санитарки молча смотрели на него. Они-то знали, что сейчас наступает самый тяжелый момент. Даже взрослые люди стонут в эти минуты от запоздалой, проснувшейся боли.
Архелио чуть шевельнулся и закусил губу.
Санитарки отвернулись: они чувствовали, что еще немного — и он заплачет. Пусть думает, будто они не видели его слез.
И вдруг в палате раздался голос Архелио. Совсем слабый, хрипловатый голос.
Архелио пел. Он пел едва слышно старую испанскую песню. Песню о солдатах революции, которые не сдаются. Его глаза были полузакрыты, бледное лицо покрылось испариной, но он все-таки пел.
Глядя на него, плакали санитарки.
Через день мне разрешили навестить Архелио. Архелио был еще бледен, темные круги лежали у него под глазами. Он увидел меня и слабо улыбнулся.
«Борис! — тихо сказал он. — Архелио не плакал».
Я молча пожал ему руку. Я думал, что он и правда маленький солдат революции, я думал, что все верно, что так и должно быть: у героического народа и дети — герои.
Но уж если речь зашла о кубинцах и о песнях, то я не могу не рассказать еще одну маленькую историю, которая произошла на Кубе.
Мы, группа ленинградских туристов, осматривали одну из гаванских фабрик, знакомились с ее работой. А потом у нас состоялась беседа с ее директором. Это был высокий, широкоплечий, белозубый, могучий негр. Казалось, ему и одному-то тесно в небольшом кабинете, а тут еще мы набились в комнату, расселись — кто на стульях, кто на подоконнике. Всем хотелось послушать, как идут дела на фабрике.
Но беседа протекала очень медленно. Уж очень сложным, громоздким путем осуществлялся перевод. Сначала наша переводчица переводила наши вопросы с русского на английский, так как она знала русский и английский, но не знала испанского. Потом наш кубинский гид переводил их с английского на испанский, так как он знал испанский и английский, но не знал русского. Директор фабрики отвечал и терпеливо ждал, пока его ответы гид переведет с испанского на английский, а наша переводчица — с английского на русский. Долгая получалась процедура, но что делать!
В кабинете было жарко, даже кондиционер, гнавший холодный воздух, казалось, почти не помогал. От жары, от медлительно, с долгими паузами текущего разговора все быстро утомились, но старались не показывать вида.
Только хозяин кабинета вроде бы не чувствовал ни жары, ни усталости. Беседа уже приближалась к концу, когда он вдруг улыбнулся своей широкой, ослепительной улыбкой и неожиданно сказал на чистом русском языке: «Споемте, товарищи!»
