— Гитариста жалко! — сказала девушка. — Теперь останется калекой на всю жизнь!
— А больше тебе никого не жалко?
— Что? — она с интересом взглянула на него. — Нет! — она тряхнула головой. — Кстати, кто-то обещал мне рассказать про этого Петра Петровича. — Она сделала короткую паузу. — Скажи, Алеша, почему ты его искал?
— Разве я обещал?
Лида улыбнулась. Высунувшийся было из своего купе писатель, заметив эту крамольную улыбку на молодом лице, с силой захлопнул изнутри дверь. Вообще в вагоне было относительно тихо. Только прерывистое женское всхлипывание иногда и сквозь шум колес монотонный голос следователя, производящего первичный допрос.
— Теперь, я думаю, придется нам пересесть в другой поезд, — сказала Лида.
— Тебе. Я уже приехал.
— Знаешь, я тоже, наверное, дальше не поеду, — задумчиво сказала Лида. — Ну его, это море. Все равно холодно. А куда ты теперь?
— У меня здесь небольшая работа. Надеюсь управиться за пару дней и обратно, в Москву, домой! По крайней мере, впечатлений набрались. Есть о чем рассказать.
— Точно, впечатлений под завязку. Знаешь, — она вовсе не смотрела на него, но обращалась все-таки к нему, — а ведь здорово, Алешка, что мы с тобой опять столкнулись.
— Лбами!
— Лбами! Нет, ты не обижайся… Я тебя вообще-то забыла начисто… Ушел и ушел… И не надо.
— А теперь ты меня вспомнила?
— Если хочешь, опять забуду! Хочешь?
Пятна крови на полу и на дверях успели уже высохнуть, и приходилось все время смотреть в окно, чтобы глаза случайно не попадали на них. Лида не боялась этих следов чужой смерти, но воображение против воли начинало выстраивать неровные кляксы во что-то законченное. Одни походили на уродливые лица, другие — на странных многолапых зверей, она боялась запоминать. Она всегда думала про себя, что профессиональный художник не должен держать в памяти ни одного лишнего образа. И старалась не держать.
