Для евреев, не побывавших «на территории, временно оккупированной врагом», «еврейское счастье» затянулось неожиданно долго — до начала пятидесятых. Большинству одесситов время от конца сороковых до начала пятидесятых казалось продолжением войны.
В кинотеатрах, перед демонстрацией фильмов «Александр Матросов», «Зоя Космодемьянская», «Подвиг разведчика» или «Падение Берлина» показывали киножурналы, в которых крупным планом были сняты наши полководцы, увешанные от пупа до горла высшими наградами Родины. Все, что выше пояса, грудью называется — так говорили военные люди. Это благодаря им у нас есть столько героев, о которых можно выпускать множество новых фильмов… Нам, голодным оборванцам, было радостно видеть на экранах тех, кто «таки да» обеспечил «наше счастливое детство». Иногда показывали фашистские концлагеря, в которых дети выглядели значительно изможденнее нас.
В городе поговаривали о том, что через наш порт поступает американская помощь голодающим детям и населению. Наши мамы это обсуждали шепотом: возможно, слухи были происками империалистов. Даже после голодомора, продолжавшегося до 1947 года, они ходили в рванье и питались очень умеренно.
В школах учителя рассказывали о бедственном положении трудящихся Америки, Англии, Западной Германии. Империалистам хотелось, чтобы и в нашей, свободной от эксплуататоров стране, людям жилось так же плохо. Нам рассказывали о засылаемых шпионах, способствовавших разведению в стране врагов народа быстрее, чем плодились вши на резинках наших трусов.
И все было привычно, но неожиданно в газетах «Правда» и «Известия» на первых страницах стали печатать материалы о «деле врачей». Кремлевские доктора, евреи, неправильно лечили самого Сталина, и центральная пресса не могла им такого простить. Стали снимать начальников со всех руководящих должностей по национальному признаку. Как-то само собой подразумевалось, что все евреи были с этими врачами-убийцами заодно.
Партбилеты перестали выполнять роль дипломов об образовании, прекратил на время действие принцип «блат выше Совнаркома». Статьи в центральных газетах клеймили позором евреев и поощряли антисемитские настроения «в народе». На улицах города пьяный «трудовой люд» цеплялся к еврейским старикам и детям, шумно выражая свою любовь к «вождю всех народов»:
— За что же вы хотели отравить товарища Сталина?
И пожилые евреи оправдывались:
— Мы ничего об этом даже и не знали…
В первую очередь ощутили на себе подогреваемый прессой «гнев народа» ремесленники, продавцы газводы… Пионер Леня Лехцер непонимающими глазами смотрел, как его дедушка закрывал свою сапожную будку на большой замок. На своем рабочем месте старенький сапожник не появлялся много месяцев. «Тетя Двойра» запретила Лёне выходить со двора, чтобы не побили на улице (тетя Двойра — синоним слова страх). На домах и заборах появились надписи «бей жидов — спасай Россию!» Дедушка Лёни продолжал ходить в синагогу возле Пересыпьского моста, и это был тогда подвиг. У входа в храм, возле бильярдной, собирались ханури, подогретые спиртным, купленным в гастрономе «Московский». Они громко декламировали:
