Серый свет изливался с улицы в стеклопакет, март мутило, праздничные салаты просились на выход. Титов подергивался от холода, а Франкенштейн придирчиво изучал материал с видом опытного лаборанта, рассматривающим спирохеты в темнопольный микроскоп.
– Мелковато, – проворчал он. – Ты можешь дать план покрупнее?
– Мы тебе картинку повесим напротив, – подхватил Черниллко. – Эротическую.
– Минуты на две, но не ручаюсь, – сказал Титов.
– Дольше ты вообще не умеешь, да?
– Ничего, – быстро вмешался скульптор. – У него и повода не было никогда. Приурочим, например, к полуденному выстрелу с Петропавловки. Будет у нас, как павлин в Эрмитаже. Тот ведь редко двигается. Хвост распушит, прокукарекает – и привет. Можно повысить плату для тех, кто придет минута в минуту.
Лев Анатольевич слушал его с надеждой. Перформанс виделся ему событием отдаленного будущего, а пока в галерее, вполне безопасной и безразличной, его поначалу пугали проблемами и тут же их разрешали; он видел, что для друзей нет ничего невозможного.
– Темновато здесь, – озабоченно отмечал Черниллко. – Надо поставить софиты.
Франкенштейн сосредоточенно кусал губу:
– Нет, софиты не годятся… Нужна подсветка снизу. Вроде рампы…
– Тогда рожа останется в темноте…
– А кому нужна его рожа? Ты прогуляйся по Невскому, полюбуйся ансамблем. Светится ниже крыши…
– А шпиль? Шпиль?
– Шпиль у него будет видно, не беспокойся…
– Можно надеть штаны? – спросил Лев Анатольевич.
Франкенштейн посмотрел на него осуждающе, недобро.
– Озяб? А как же ты думаешь стоять тут днями?
Об этом Титов не подумал. Он беспомощно посмотрел на скульптора в ожидании чуда.
– Мы обогреватель поставим, – бодро сказал Черниллко.
– Ты что! – Франкенштейн был полон презрения. – Меня пожарные закроют. Мгновенно. Они не разрешают. Они только и ждут, когда я сваляю дурака.
– Тогда намажем его гусиным жиром.
Теперь в глазах Франкенштейна зажегся интерес.
– Это любопытно… он будет отблеск давать… матовый…
– Отзыв, матовый, – буркнул Титов.
– Терпи, – улыбнулся Франкенштейн. – Оставь отзывы зрителям.
– У меня ноги отвалятся стоять целый день.
– Ты за ноги не переживай. Как бы другое не отвалилось.
– Мы тебя на стул посадим, – вмешался Черниллко. – В самом деле – зачем ему стоять столбом? Слава богу, не Аполлон. Пусть сидит понуренный. И назовем это как-нибудь подходяще, с ноткой экзистенциальности.
– Ты же сам предлагал – «Венеризм».
– Слишком прямолинейно. Лучше так: «Без семьи». Тут тебе и экзистенциальный пласт…
