Ларсен уже не слушал. Внутренняя судорога, не искривив его каменного лица, надломила тот прямой стержень, который подпирал его высоко поднятую голову. Он опустил ее и, не торопясь, направился к себе, немой и глухой.
В вечернем тумане снова представился ему поднимающийся остров. На этот раз он показался ему значительно большим, отчего увеличилась и его горечь, язвительно подсказавшая ему: а будущего владельца острова еще нет.
Госпожу Гансен Ивар больше никогда не видел. На другой день он внес на ее имя в банк достаточную сумму, написал ей деловитое короткое письмо, причем не подписался — и вычеркнул ее из своей жизни навсегда.
Но мысль о сыне, продолжателе заповедного плана, не покидала его ни на один день. Она заслонила перед ним все остальное, и большое, и малое, и навела его на мысль о злом неудачничестве, которым коварная судьба подстерегла его на гладком и ровном месте. Уж не последыш ли он, собой замыкающий недолгую цепь отцовских идей?
В молчаливом жестоком одиночестве переживал он свое горе. А напоминало оно о себе ежедневно. Письмо с бланком — такой-то и сын — вызывало вздох. Мальчишки, оглашавшие шумом маленький скверик перед конторой, раздражали безмерно. (У Ларсена даже промелькнула мысль: не добиться ли у города запрещения пускать сюда детей?). Однажды в игрушечном магазине, куда он зашел покупать рождественские подарки, болтливый приказчик неделикатно заметил:
— Если для мальчика, то особенно рекомендую лошадку, барабан и вообще военные принадлежности. Для мальчиков нет ничего лучшего.
С яростным презрением посмотрел на него Ларсен.
— Я не нуждаюсь в ваших советах, — прошипел он. — Показывайте то, о чем вас просят.
Да, все задевало Ларсена. А исхода не предвиделось. Отец в таких случаях упрямо говорил: нет такой задачи, которую невозможно было бы разрешить. Но как бы он поступил в данном случае? Увы! Старик многое предусмотрел, но не все.
Однажды Ивар прочел в газете фразу из научного фельетона: «Работы профессора Шенманна из области разгадки пола у неродившихся детей и возможного воздействия в нужном направлении на родителей вызвали подражате…» Фраза обожгла его. И, вероятно, оттого, что сухие сердца легко воспламеняются, он внезапно изменил себе. В этот день упрямый тяжелодум Ларсен, подолгу обсуждавший со своими сотрудниками каждое письмо, каждое решение, — без всякого сопротивления и даже торопливо подписывал все бумаги и в две минуты согласился заключить не совсем выгодный договор с одной транспортной фирмой, частично переуступавшей свой концессию за какие-то существенные преимущества в тихоокеанских рейсах. А еще через три он уже был в Германии, в тихом уютном городке, состоявшем из профессоров, студентов и квартирных хозяек.
