В этом беспрестанном придумывании наилучшего способа помощи своей родине прошло семь месяцев. Дело не подвинулось вперед ни на один дюйм. Зато Ларсен совершенно отошел от семьи — еще молодой и привлекательной жены и троих детей. Он перестал быть мужем и отцом.
Тогда жена его, в жилах которой имелось несколько раскаленных капель испанской крови, невольно зажглась ревностью и стала внимательно следить за ним. Понятно, легче всего было объяснить его внезапную и дли тельную отчужденность простой интрижкой с одной из туземных жительниц или каким-нибудь тайным пороком, не так уж редко наблюдавшимся в колониях. Слежка, однако, ни к чему не привела. Усердные соглядатаи исправно докладывали ревнивой жене, что Ларсен задумчиво, в полном одиночестве бродит в глухих местах, курит одну трубку за другой и решительно ни с кем не видится. После этого отвергнутая жена решила пустить в ход усиленную ласковость и внимание и прибегла даже к любовным пряностям. Не помогло и это. Ларсен, по-видимому, целиком ушел в мир воображаемый, где главными действующими лицами были два неутомимых спорщика, из которых один что-то предлагал, а другой в мрачном презрении доказывал полную неосновательность его планов. Этому воображаемому миру он полностью отдал всю страстность своей натуры и сумасшедшую настойчивость своей воли, и поэтому он сейчас походил на женщину-картежницу, любовный аккумулятор которой незаметно для нее самой быстро иссякает за зеленым столом, и она перестает быть женщиной. Ларсен перестал быть мужем. Жене оставалось только одно — бесноваться от отчаяния, обиды и мутных томлений тела, вскипяченных солнечным зноем. Обида выливалась у нее в диком вое, раздававшемся по ночам. Ларсен обычно спал у себя в кабинете. За деревянной стеной, увешанной циновками, внезапно звучал вой, протяжный, жуткий, полуживотный. Иногда это еще сопровождалось звоном разбитой чашки. Ларсен презрительно поднимал голову, резко кричал на жену, а под конец относил ей стакан воды и удивлялся, почему она не пьет.
Навещавший их карантинный врач, исхлестанный морщинами старичок, растягивая улыбку до ушей, несколько раз говорил Ларсену:
— Вашей супруге, я полагаю, следовало бы иметь ребенка.
Ларсен яростно кричал в ответ:
— Четвертого? Вздор! Довольно. Мы не кролики.
Врач долго и настойчиво пытался расшифровать свои слова, усиленно подчеркивая, что речь в сущности идет не о последствиях, а о причинах, но Ларсен не хотел слушать его. Само собой разумеется, дело было вовсе не в том, что Ларсен боялся уподобиться кроликам. Ему просто казалось нелепым, бестактным, несвоевременным, что жена думает о таких глупостях в то время, как он терзается упорным желанием изобрести способ помочь родине.
