– Что смешного? – вопрошают голова и плечи Гретты.
– Ничего.
– Я спускаюсь, – объявляет она.
Ифа отворачивается лицом ко двору. Поднимает руки над головой и, закрыв глаза, тянет шею в одну сторону, потом в другую.
– Это что такое? Какая-нибудь фигня из йоги?
– А если и да? – Она снова с ним, ее глаза по-прежнему закрыты. Потом она открывает глаза и смотрит на него. – Как Клэр?
– Все в порядке. – Он стряхивает что-то со штанины. – Как дела в Нью-Йорке?
– Все в порядке.
В темном прямоугольнике дверного проема появляется Гретта, держащая что-то в руках, за ней хвостом тянется длинный провод.
– Кому-нибудь из вас нужен фен, который как-то загорелся?
Ирландцы хороши в беде, думает Майкл Фрэнсис, снимая пленку с подноса сэндвичей, который оставила в кухне тетя Брайди. Знают, что делать, какие обычаи соблюдать, приносят еду: запеканки, пироги, раздают чай. Знают, как обсуждать дурные новости: вполголоса, качая головами, окутывая своим выговором каждый слог несчастья.
Обратная сторона пленки слегка запотела. Сэндвичи теплые, их края завернулись кверху. Но Майкл Фрэнсис не в претензии. Он съедает один, второй, потом третий. Первый с каким-то мясным паштетом, у третьего тревожный рыбный привкус. Четвертый он берет, чтобы заглушить вкус предыдущего. Но потом его охватывает безумный голод. Он не может оторваться от еды. Кажется, он никогда не видел ничего аппетитнее теткиных теплых бутеров с паштетом.
Как раз, когда рот у него набит, насколько вообще физически можно заполнить рот, в дверях появляется Ифа. Она заколола шпильками свои густые волосы. Вид ее шеи, ее открытой челюсти, трогательных в своей хрупкости, застает его врасплох. Она смотрит на него, на разоренное блюдо сэндвичей рядом с ним. И снова уходит, не сказав ни слова.
Гостиная внезапно ненадолго заполняется кузенами, родственниками и людьми, которых он узнает, но толком не понимает, кто они. Он не хочет с ними разговаривать, не хочет встречаться глазами, принимать сочувствие. Среди толпы, пришедшей к матери, он в невыгодном положении: они все знают, кто он, знают о нем, подозревает он, больше, чем ему хотелось бы, но он не может вспомнить, кто из них кто. Соседи? Прихожане ее церкви? Скорее всего, и то, и другое. Новости разошлись, и вот они, пожалуйста, явились пережевывать и бормотать слова поддержки. Он хочет, чтобы они все сгинули, вернулись в свои чертовы дома, оставили их справляться самостоятельно. Он жаждет поговорить с Ифой, с матерью, как-то разобраться с этим несчастьем. Он не знает, с чего начать, но знает, что для начала нужно избавиться от толпы, ничего нельзя сделать, когда у тебя полон дом чужих людей, которые шумно двигают стулья и хотят попить горячего. Как мать это выносит?
