– И как, улеглось?
Он переворачивается к ней лицом. Кладет руку в выемку между ее грудями.
– Кое-что явно нет.
Ифа отталкивает его руку.
– Гейб, я серьезно. Тебе ничего не угрожает в Нью-Йорке?
Он падает на постель и зарывается головой в простыни. Она подозревает, что он это сделал, чтобы не встречаться с ней глазами.
– Уверен, все в порядке. Не хочу прятаться в Канаде. В смысле, мне нравится Канада, но, понимаешь, Нью-Йорк – мой город, здесь мое место, и, – он берет ее за руку, по-прежнему не глядя на нее, – здесь люди, с которыми я хочу быть рядом.
Ифа смотрит на трещину в потолке. Следит за ней от оконной рамы до отверстия под провода светильника.
– А что с программой амнистии? Эвелин говорит, если сдашься, в тюрьму не отправят. У какой-то ее знакомой сын так сделал. Ему просто теперь нужно будет заниматься общественной работой…
– Два года. – Гейб садится. – Я знаю. Но это же бред, Ифа, эта программа – бред. Амнистия с условиями! Этого недостаточно – ни мне, ни любому из тысяч ожидающих. Я не пойду на то, чтобы меня корили, грозили пальчиком, на все это «накажите-меня-а-я-скажу-я-больше-не-буду». Я не для того почти шесть лет ставил свою жизнь на паузу, чтобы принять такую сделку. Нет. Или полная, безусловная амнистия, или ничего.
– Я просто подумала…
– Она будет, знаешь, – перебивает ее Гейб. – Безусловная амнистия. Знаю, что будет. Теперь это просто вопрос времени. Ее должны объявить. Единственный выход. Чтобы конституция продержалась еще следующие лет десять или вроде того…
Гейб все говорит и говорит. Ифа сползает с кровати, натягивает платье, наполняет чайник и зажигает конфорку. Гейб теперь разошелся насчет тонких различий между уклонением от призыва и отказом от военной службы. Она иногда забывает, что Гейб должен был начать учиться на юридическом, когда ему пришла повестка. Отсрочки для выпускников только что были отменены, и он, по его словам, выбрал непротивление – воспользоваться своим образованием и происхождением для того, чтобы не попасть под призыв, означало бы прибегнуть к привилегиям. Нет, он возьмется за это, как «простой человек», сказал он. Спрячется. Только так он потом сможет смотреть другим в глаза. Ифа иногда думает, не жалеет ли он об этом. Она уверена, что Гейб смог бы отговориться от отправки во Вьетнам; Гейб смог бы отговориться почти от всего.
Ифа открывает шкафчик, где держит еду, находит китайские палочки и коробку наполовину сожженных свечей. Открывает второй и обнаруживает бусы, которые, как она думала, потеряла, и горбушку лежалого хлеба. Она берет бусы в одну руку, хлеб в другую и рассматривает.
