в Кентиш-тауне. Майкла Фрэнсиса отрядили навестить ее, и он обнаружил сестру в задней комнате террасного дома, где она сидела по-турецки на матрасе и нанизывала бусы, а рядом с ней расположилась девушка с гитарой. В сквоте по стенам росла плесень, обои там были вырвиглазно-оранжевые, в саду позади дома копался бородатый мужчина, а на плите сидел попугай.
– С Ифой, – выложил Майкл Фрэнсис на допросе с пристрастием, который ему устроила Гретта, – все в порядке.
– В порядке, – завизжала Гретта, – в порядке? Что она ест? С кем живет? Как выглядит – больная, расстроенная? У нее работа есть? Он с ней говорил про занятия в воскресной школе? Она прилично одета? Мужчины в этом доме тоже живут?
– Мужчины, – пожал плечами Майкл Фрэнсис, – и женщины. Полно народу.
Гретта не могла заставить себя задать вопрос, который ее действительно интересовал, а именно: спит ли Ифа с кем-то из них?
– А еще что, – продолжала она, – скажи еще что-нибудь.
Майкл Фрэнсис, помолчав, ответил: ему показалось, что она сменила прическу.
– Сменила, – вцепилась в него Гретта, – как сменила?
– Волосы стали длиннее, – помахал он руками вокруг своей головы, – и на них бусинки.
Бусинки стали последней каплей. После этого Риорданы пришли к соглашению, что Ифа сошла с рельсов. Гретта и Моника обменивались слухами об Ифе и наркотиках; Ифе и мужчинах; Ифе и центре занятости.
Однажды Моника заявила, что знакомая подруги сообщила, что Ифа продает лоскутные сумки на берегу канала в Кемдене. Сама Ифа этого так и не подтвердила и не опровергла. Кто-то сказал Майклу Фрэнсису, что видел ее на верхнем этаже автобуса в районе Кингс-роуд с мужчиной в фиолетовых клешах. Этими сведениями Майкл Фрэнсис делиться не стал. Ифа временами все еще появлялась на воскресных ланчах на Гиллертон-роуд, но на вопросы Гретты о работе, жизни и одежде загадочно улыбалась и подкладывала себе картошки.
Правда была в том, что она дала себе пять лет сроку. Она не знала, чего хочет, поэтому стала пробовать все, что, как ей казалось, могло ей понравиться. Пошла на вечерние курсы керамики, но бросила спустя семестр. Помогала другу, у которого была садоводческая фирма (бородатому мужчине, которого Майкл Фрэнсис видел за окном во дворе сквота). Работала в чайных Британского музея. Спала с мужчинами, потом с другими мужчинами, потом с несколькими женщинами. Пробовала траву, потом ЛСД, но решила, что это как спать с женщинами – хоть и приятно, но не ее. Она знала, что ищет: то, что разведет огонь под ее жизнью, разогреет и запустит ее, преобразит, придаст ей собственное движение. Пока ничего не получалось. Ифе нравилась керамика; ей нравилось по утрам в чайной, пока там было не слишком шумно, когда там сидели одни ученые, погруженные в глубокомысленные размышления за поеданием вчерашних сконов; ей не нравилось возиться в саду – все равно что работа по дому, только на улице, думала она, – не нравилась кислота, не нравились заплесневелые стены сквота. Она нашла работу художника по декорациям на ВВС, и на какое-то время ей показалось, что, возможно, это и есть то, что она искала. Она могла это делать, у нее хорошо получалось; у нее была как раз такая фотографическая память, как нужно, как раз то внимание к деталям. Она могла выстроить декорацию в уме, потом пойти и воспроизвести ее в студии. Но после того как ей в пятый раз велели создать гостиную эпохи Регентства, она ощутила, как ее внимание ослабело и начало блуждать.
