– Да за что, – сказал он и протянул руку.
Она нарочно неправильно его поняла? Он, конечно, тянулся к водке, а не к ней. Ему вдруг захотелось этого злого, горячего сбегания по горлу. Он не тянулся к Джине, он имел в виду бутылку.
Как бы то ни было, она протянула ему руку.
И когда он ощутил в своей ладони пальцы Джины Мэйхью, такие удивительно маленькие, меньше, чем – он разрешил себе эту мысль, но не более того – у Клэр, ему показалось, что он тянется сквозь пространство, обширное и бесконечное, как вселенная, и что пространство это загромождено его представлениями о себе по умолчанию. О себе как о человеке семейном, как об отце и муже, как об учителе, который никогда в отличие от некоторых известных ему коллег не пожирал глазами длинные ноги шестиклассницы в жарких залах на экзаменах, никогда не отвечал на влюбленные взгляды некоторых учениц, никогда не пускался в учительской в откровения, не позволял себе привязанностей и увлечений, о себе как о мужчине, который ни разу не взглянул на другую женщину с тех пор, как женился на девушке, залетевшей от него в университете, когда он только начал писать диссертацию, который отказался от мечты стать ученым, сбежать в Америку, все бросить, который в семейной жизни брал на себя часть обязанностей по мытью, тасканию, баюканию, кормлению и уборке, который часто возил мать на мессу, который отправлял открытки ко дням рождения и резал индейку на Рождество. Он был хорошим человеком. Он знал, что это правда. Но он все равно потянулся сквозь все это, сквозь правильность, долг, усердие и заботу, он тянулся, пока не дотронулся до чего-то другого, на той стороне.
Он проснулся сразу после рассвета. Окно было все еще открыто, и снаружи снова не оказалось ничего: серый свет, сырость, голосящие птицы, тучи насекомых в воздухе. Он вывалился из узкой постели, выпутался из простыни. Его мысли мчались, обгоняя обстоятельства, в которых он оказался. Нужно выбраться отсюда, пройти по коридору, в свою комнату так, чтобы никто не увидел. Что он наделал, что он наделал, что, во имя всего святого, он наделал? Он подхватил с пола свою одежду. Все будет хорошо, – сказал он себе, пропихивая сперва одну ногу, а потом вторую в сброшенные пижамные штаны, которые вдруг будто наэлектризовались, так что не желали пропускать в себя человеческие конечности, – все будет хорошо. Он понимал, что паника ведет к смерти; он выучил это, когда был скаутом. Сохранять спокойствие, сохранять ясную голову и прежде всего не паниковать. Все будет хорошо, он разберется, он выберется отсюда, и все будет в порядке. Клэр не узнает, он ей не скажет, он никогда не признается; всего-то один раз, и больше это не повторится. Клэр никогда не узнает, и ничего не изменится; он поговорит с Джиной, она поймет. Она знала, что он женат, в конце концов. Она с самого начала это знала – знала прошлой ночью, когда скользнула под него в постели, когда сняла через голову пижамную курточку. Клэр никогда не узнает, что здесь случилось. Временное помешательство, но оно прошло.
