В отличие от тробрианской, в «нашей» любви иначе. Все философы повторяют примерно одно и то же: «Любовь важна не как одно из наших чувств, а как перенесение всего нашего жизненного интереса из себя в другое, как перестановка самого центра нашей личной жизни. Это свойственно всякой любви, но половой любви по преимуществу…»{138}. Разрыв отношений воспринимается влюбленными как величайшая трагедия: ради возможности быть вместе они готовы поставить на карту и собственное благополучие, и даже жизнь.
То же самое пишет про нашу культуру и Малиновский: «Естественная страсть может довести мужчину и женщину до финальной фазы вопреки всем социальным и моральным правилам, но справедливо будет сказать тем не менее, что мужчин и женщин, принадлежащих к нашей культуре, настоящая любовь ведет не к непосредственному удовлетворению сексуальной потребности, а к постепенному подмешиванию чувственных элементов к общему духовному влечению. Личная близость в полноценной совместной жизни, санкционированной законом, является конечной целью нашей романтической идеологии…»{139}.
То есть для «нашей» настоящей любви — вначале личная близость в полноценной совместной жизни и только потом сексуальное удовлетворение как финальная фаза. Тробрианская любовь начинается с непосредственной просьбы о немедленном сексуальном удовлетворении, прекрасно обходясь без экзальтации, поклонения и личной близости: «… Важный пункт состоит в том, что совместные интересы данной пары ограничены лишь сексуальными отношениями. Любовники разделяют общую постель — и больше ничего. В том случае, когда имеет место постоянная связь с тенденцией перехода в брак, они разделяют ее регулярно; но они никогда не принимают пищу совместно; они не оказывают друг другу взаимных услуг, не обязаны помогать друг другу в чем бы то ни было…»{140}.
Наконец, и само ухаживание на Тробрианских островах происходит иначе, чем в любовных романах, где герой стремится завоевать сердце проявлением внимания, демонстрацией постоянства и силы своих чувств. Тробрианский мужчина не утруждает себя завоеванием сердца, а сразу же прибегает к насилию, правда, не к физическому, а к магическому. «Любовная история начинается привычным образом: юноша увлекается девушкой. Если чувство его безответно и сразу завоевать расположение девушки не удается, он прибегает к наиболее действенному средству ухаживания, то есть к магии»{141}.
Для тробрианцев магия — это не шуточки и не развлечение, не то что у нас, к примеру, девичьи гадания: «Здесь существует очень сильная убежденность, что любовная магия, должным образом осуществленная и не встретившая противодействия, — непобедима.
