Хозяйка снова отправляется к батракам; походка торжественная и важная, словно она шагает по церкви.
— Голиаф, ах, ах… Заколи того рябого подсвинка… У меня характер добрый… Абер иногда не в пору погорячусь… Известное дело — война. Абер остываю быстро, я не злопамятна. Сегодня вечером закатим пир на весь мир. Надо жить в дружбе и согласии, как подобает братьям во Христе. Ах, ах!.. Абер для Белочки ты, Дора, подыщи нежирные кусочки. Я же знаю, детям жир не по вкусу.
Пёстрый подсвинок заколот. Госпожа в гостиной. На её губах играет коварная усмешка: дурак батрак, сам готовит свои поминки…
Весь вечер по дому Чадуров плывут ароматные волны жареного и пареного. На кухне орудует Дора. А госпожа Эмилия нетерпеливо хлопает форточкой: Адольфик, Адик, да где же ты застрял, скорей домой, скорей!
Адольфик, Чёрный Андрей и другие шуцманы сегодня укатили на «охоту». Обещали вернуться рано. Проверят кое-какие подозрительные следы — и домой.
Не стоит долго задерживаться там, где нечего сорвать, нечем поживиться.
А время идёт… Охотников за партизанами всё нет и нет.
Мадам ложится, мадам встаёт, мадам смотрит на часы, мадам вздыхает: «Ах, ах!»
За дверью откашливается Дора:
— Госпожа, у меня всё готово…
— Поставь в духовку, чтобы не остыло. Абер, когда заметишь — гости едут, пусть в плите снова загудит.
И опять мадам начинает шептать:
— Ну, Адик, дорогой, мартышечка моя ненаглядная, приезжай же поскорей, поскорей!..
На сей раз помогло. На берег Дабриты взбираются две повозки. Мадам Чадур надевает очки и ясно различает: первый — конь брата, Чёрного Андрея, а второй, буланый, сердечного дружка.
Накинув на плечи лёгкое пальто, госпожа Чадур, как огромный мяч, выкатывается за дверь. Бежит по садовой дорожке к большаку, машет руками и радостно зовёт:
— Шнеллер, шнеллер![2]
Но кони еле тащатся, словно сани гружены камнем.
— Чего орёшь? — подъехав поближе, Чёрный Андрей прячет в карман трубку. — Этому некуда спешить. Застыл навеки, как коряга на болоте.
— Адик! — Чадуриха бросается к саням.
Буланый, испугавшись её отчаянного крика, резко шарахается в сторону, и тело Адольфика, как чурбан, выкатывается из саней.
— Ну вот! — хмурится Чёрный Андрей. — Поднимай теперь снова этого борова.
— Абер, Андрей, ах, ах!.. Ну, как же так… как же?
— Да что тут ещё спрашивать! — машет тот рукой. — Надо отвезти его к старикам. Пусть позаботятся о своём нечестивце.
— Ах, ах! Он так любил меня! Может быть, нам самим…
— Слушай, сестра, я серьёзно предупреждаю: на тебя и так все косятся. Никто из нас не святой, однако Адольфа и Берча даже стервятники вряд ли взяли бы в компанию… И думать о нём забудь!
