– Разумеется, ты совершенно права. В сущности, это не имеет значения.
Они подошли к другому коттеджу, и на этот раз Мэри позволила Джеймсу войти.
– Тут живет бедный старик, – объяснила она. – Мне его очень жаль. И он всегда благодарен за то, что я делаю для него.
Старик лежал в кровати и корчился от боли.
– Ох, как же вам неудобно! – воскликнула Мэри. – Бедняжка! Кто так положил подушки?
– Моя дочь, мисс.
– Мне придется поговорить с ней. Она должна знать, что хорошо, а что – нет.
Мисс Клибборн осторожно вытащила подушки, разгладила их и вернула на место.
– Так мне очень больно, мисс. Только когда они подпирают голову, боль уменьшается.
– Ерунда, Джон! – весело воскликнула Мэри. – Не может вам быть удобно, если голова свешивается набок. Так вам гораздо лучше.
Джеймс, видя, что лицо старика искажено от боли, вмешался:
– Ты не думаешь, что подушки следует вернуть на место? Ему станет легче.
– Глупости, Джейми! Голова должна быть выше тела.
– Пожалуйста, мисс. Когда подушки так лежат, мне очень больно. Я не вынесу этого.
– Вынесете! Вы должны показать выдержку и терпение. Помните: Бог посылает нам боль, чтобы испытать нас. Подумайте о Господе нашем, молчаливо страдающем на кресте.
– Ты подвергаешь его ненужным мучениям, Мэри, – заметил Джеймс. – Он наверняка знает, как ему удобнее.
– Дело только в его упрямстве. Эти люди всегда жалуются. Признай, что в уходе за людьми я понимаю больше, чем ты, Джейми.
Джеймс нахмурился, но промолчал.
– Я пришлю вам суп, Джон, – пообещала Мэри, когда они уходили. – Знаешь, невозможно убедить этих людей сделать что-то правильно, – обратилась она к Джеймсу. – Столько усилий приходится применять, объясняя, что для них лучше.
Джеймс снова предпочел промолчать.
Они прошли лишь несколько ярдов, когда мимо них в высоком двухколесном экипаже проехал мужчина. Мэри покраснела. Она смотрела прямо перед собой, стараясь не встретиться взглядом с мужчиной и делая вид, что не видит его.
– Ох, – внезапно вырвалось у нее, – он едет к Джону.
– Кто это?
– Доктор Хиггингс… отвратительный, вульгарный человек. По отношению ко мне он повел себя безобразно грубо, и теперь я подчеркнуто не замечаю его.
– Правда?
– Да, он вел себя возмутительно. Я терпеть не могу врачей, они всюду суют свой нос. И думают, что никто, кроме них, ничего не смыслит в лечении! Он лечил женщину, одну из моих пациенток, и я, конечно же, знала, что ей нужно. Слабой и больной, ей требовалось укрепляющее средство, и я послала ей бутылку портвейна. После этого доктор Хиггинс приехал к нам домой, чтобы поговорить со мной. Он не джентльмен, поверь мне, и держался просто вызывающе! «Я к вам насчет миссис Гэнди, – начал он. – Я предписал ей отказаться от стимулирующих средств и вдруг узнаю, что вы прислали ей бутылку портвейна». «Я подумала, что портвейн пойдет ей на пользу, – ответила я. – Она говорила мне, что вы велели ей ни к чему такому не прикасаться, но решила, что от капли портвейна хуже не станет». И услышала от него: «Настоятельно прошу вас не заниматься тем, чего вы совершенно не понимаете». «Я хотела бы напомнить вам, что вы говорите с дамой», – возразила я. «Мне это безразлично, – ответил мне этот грубиян. – Я не разрешаю вам вмешиваться в лечение моих пациентов. Портвейн я забрал и прошу вас понять, что нельзя посылать ей новую бутылку».
