Кто-то забренчал щеколдой на крылечке, и дверь в комнату отворилась. Вошла Таня Беляева, круглолицая шестнадцатилетняя девушка; на её вздёрнутом носике удобно сидели очки.
- Варвара Васильевна, скажите, что мне делать? Бабушка остаётся здесь. Куда же я? Где папа и мама, не знаю. До тёти Елены тридцать километров, и там уже немцы.
Варвара Васильевна знала, что родители Тани незадолго до войны уехали на родину матери, оставив дочь у бабушки. Таня кончала девятый класс, училась хорошо, не было никакой необходимости отрывать её от занятий.
- Поедешь с нами, - сказала Варвара Васильевна. - Иди за вещами. Нам здесь тоже оставаться нельзя.
- Спасибо… Не знаю даже… - Таня вдруг торопливо заговорила: - По Сольцам из пушек стреляют. Что там делается! Ужас! Псков и Порхов наши оставили. Немцы в двадцати километрах…
Когда Таня ушла, Варвара Васильевна принялась отбирать вещи и складывать их в одеяло.
Едва успела она связать вещи в узел и кое-что уложить в небольшой чемоданчик, как к дому подъехала гружённая чемоданами и узлами телега, запряжённая лошадью, кото- рой правил, сидя на передке, секретарь поселкового Совета Иван Иванович Лагутин.
- Я за вами, Варвара Васильевна! - крикнул он, бойко спрыгнув с телеги.
На возу сидели ребятишки и испуганно смотрели туда, откуда доносился гул рвущихся снарядов.
Пришла Таня Беляева.
Положив чемоданчик и узел на подводу, Иван Иванович приказал Юте:
- А ну, марш к ребятишкам!
- Я, дядя Ваня, пешком пойду. - Юта показала на тапочки, одетые на босу ногу. - Лошадке будет легче.
- Лошадь выдюжит, а вот ты смотри: устанешь, идти далеко.
- А куда?
- Куда? - Иван Иванович помолчал и стиснул зубы. - Куда все, туда и мы, дочка. - Он подхлестнул лошадь вожжой. - Трогай, Серко!..
На дороге появились беженцы. Первыми прошлись дробью по булыжнику и скрылись за горой кибитки цыганского табора. За ними потянулись цепью автомашины, подводы, скот, пешеходы с тачками в руках и с котомками за плечами.
Цепь эта становилась длиннее, обрастала новыми звеньями, её разноголосый звон всё громче разносился над Шелонью: дорога, словно жадная река, вбирала в себя новые и новые потоки беженцев.
Поднявшись на гору, люди останавливались и тоскливо смотрели назад, на зеркальную Шелонь, на посёлок, на соседнюю деревеньку, что раскинулась левее, на поля волнистой колосящейся ржи.
Иван Иванович тоже слез с воза, остановив лошадь на обочине дороги. Легко перемахнув через канаву, он шагнул в пахучее клеверище, разгладил, словно перед едой, седые жёсткие усы, снял фуражку и поклонился посёлку, в кото- ром прожил пятьдесят лет. Потом тяжело опустился на колени, прижал жёсткими пальцами траву и вырвал комок тёплой, душистой земли. Бережно завернул он землю в чистый носовой платок и неторопливо спрятал во внутренний карман пиджака.
