— Читай, читай!.. — торопила диса.
— Это из Москвы, от папиного друга Благонравова, — сказал я.
— Ах вот от кого… А я уж думала… Ну, ну, читай, сынок.
«Уважаемая Нáго Мурáтовна! — писал Леонид Петрович. — И до меня дошла трагическая весть. Вместе с Вами я оплакиваю гибель незабвенного Кургоко Батыровича… Я обращаюсь к Вам с просьбой: разрешите мне взять Ахмеда в каны[5]. Он будет учиться в Москве, а когда получит высшее образование, вернется в Кабарду для завершения работы, которой Кургоко Батырович отдал так много сил».
У меня перехватило дыхание, слезы заволокли глаза.
Опустившись на стул, диса долго сидела молча. Ее лицо, освещенное колеблющимся пламенем коптилки, выражало мучительную внутреннюю борьбу. Это были и страх перед разлукой с единственным сыном, и чувство благодарности к другу мужа, не забывшему нас в такое тяжелое время.
А я стоял не шевелясь, держа в руках письмо, и с неизбывной тоской вспоминал счастливые дни.
Какую радость доставляло мне встречать нашего «наркомсвязя» и, перехватывая у него почту, самому нести ее отцу! Ему было приятно брать газеты и письма из моих рук.
— Молодец, сынок! — говорил он и подмигивал дисе: — Видишь, Наго, какой у нас помощник растет?
И диса тоже ласково улыбалась, забывая о том, что еще минуту назад журила меня за озорство.
А когда я вручал отцу конверт из Москвы, надписанный крупным прямым почерком, всякий раз получал от него гуфапшэ[6] — мелочь на сласти. Однажды я спросил у отца:
— Дóта, — этим ласковым уменьшительным именем я любил называть его, — почему ты одариваешь меня, когда получаешь эти письма?
— Они от моего московского друга, сынок. В них бывают очень важные для меня вести.
Отец рассказал, что он вместе со своим московским другом ищет и собирает сказки и предания, которые содержат драгоценные крупинки народной мудрости и подлинной поэзии.
— А теперь, — сказал отец, — мы хотим соединить их в одно блистающее ожерелье, в золотой венок — в книгу. Люди прочтут ее и узнают о жизни нашего народа, о его прошлом. Его мечты о будущем…
— Дота! — нетерпеливо воскликнул я. — А мне можно прибавить к вашим сказкам свои? Я ведь много их знаю…
— Конечно! Вот пойдешь в школу, научишься читать и писать по-русски, запишешь свои сказки и пошлешь их Леониду Петровичу.
— А почему Леониду Петровичу? Он кто?
— Наш родственник, сынок, — проникновенно сказал дота. — Наш ныбжэ́гу блáга — родственник по дружбе.
— А-а-а… — протянул я. — А я-то думал, что у нас в Москве настоящий, кровный родственник!
