Правдивая повесть о мальчике из Кожежа | страница 43

— Это не твои слова, Наурзоков, а чужие, — хмурится Николай Феофанович.

— Нет, и мои, — отвечаю я ему. — Слова эти, сказанные устами Эффенди Капиева[10], выражают сокровенные мысли всех нас, с глаз которых Октябрьская революция и русская культура сорвали повязку невежества. Кстати, Николай Феофанович, не так уж плох патетический стиль!

— Ну уж ладно, колючка, хватит тебе кусаться, — почти дружелюбно говорит Николай Феофанович. И, протягивая свою длинную руку, добавляет: — Мир?!

— Мир, — говорю я и впервые пожимаю руку своему преподавателю.

Я возвращался домой по улице Герцена. На углу Никитских ворот столкнулся со стариком. Рядом с ним шла огромная собака. Старик, надрываясь, тащил тяжелую сумку. Он кряхтел, задыхался. Конечно, я сразу узнал их — и старика, и собаку.

— Здравствуйте, дедушка!

— Здравствуйте. Но я что-то не знаю такого внука, — ответил он.

Короткомордый бульдог, вскинув голову, смотрел на меня с презрительным недоумением, как бы спрашивая: «Что тебе надо?»

«Не стоит вспоминать прошлое. Лучше помогу», — подумал я.

— Разрешите, дедушка, вашу сумку.

После минутного колебания он отдал свою ношу.

Старик шел медленно.

— Совсем один остался, — сказал он, покашливая. — Сын погиб на войне, жена умерла. Теперь у меня только вот эта собака… Умное, преданное животное.

Бульдог, как бы понимая, что речь идет о нем, смотрел на хозяина преданными и грустными глазами. Он тоже был стар.

Я проводил старика до квартиры и стал прощаться:

— Разрешите мне иногда навещать вас?

Старик удивленно взглянул на меня. Потом сказал:

— Не тратьте понапрасну время, юноша, так как из времени соткана жизнь. Я вам ничем не буду полезен.

Я был ошеломлен, но все-таки ответил:

— Тот плохо одет, кто не прикрыт добродетелью.

— Хорошо, юноша, приходите. Но знайте, друга я выбираю не спеша и еще меньше спешу менять его!

«А старик оригинальный. И, видимо, с характером, хотя жизнь и помяла его основательно», — думал я, спускаясь по лестнице старинного дома.

Вот и закончился учебный год. На четвертой странице моей зачетной книжки написано: «Студент Наурзоков переведен на второй курс».

Над Москвой сиял прекрасный июльский день. Я шел по Тверскому бульвару, влюбленный в жизнь, в людей, в цветы. Казалось, что все вокруг разделяет ликование моей души: солнце ярко светило, небо было синим и чистым, деревья шелестели молодыми, до блеска зелеными листьями и разноцветные газоны стелились у моих ног. Как хорошо: мы едем с Леонидом Петровичем в Кожеж, скоро увижу дису!..