Куэйл сел за стол.
— Вам, видимо, известно, — продолжал он, — что существуют организации, подобные той, которую я контролирую, работающие на наших врагов. Ни одна из них не пострадала. Если бы мы имели о них сведения, мы нашли бы контрмеры. Но, когда война закончилась, они ушли в подполье. Имеется лишь ряд предположений, что же с ними произошло. Об их существовании можно судить только по их действиям. Хотя ряд военных преступников был осужден и ликвидирован, те люди, о которых я говорю, не пострадали и даже сейчас являются на самом деле нашими подлинными врагами. Они, конечно, рисковали, как и мы рисковали. Это смелые люди и теперь, возможно, более отчаянные, чем когда-либо раньше.
— Конечно, — сказал Гелвада, — они должны делать что-нибудь. Если они ничего не будут делать, у них не будет и никаких шансов. Им все равно, что делать, потому что они чувствуют себя загнанными крысами.
Куэйл кивнул и сказал:
— В свое время был некто Розански — довольно оригинальный тип. В начале войны 1914-1918 годов Розански был младшим офицером в знаменитом Германском кавалерийском полку и, думаю, хорошим офицером. С ним произошел несчастный случай — он повредил левую ногу и не мог уже ездить верхом. Конечно,, он мог бы найти себе спокойное занятие и в этом полку, но его такая перспектива не прельщала, и, когда представилась возможность, перешел в один из отделов немецкой разведки. У него оказались большие способности к этой работе, и он полюбил ее. В конце концов, после окончания войны, его перебросили в одну из организаций немецкой зарубежной разведки. Он там себя неплохо показал. В конце последней войны, когда стало ясно, что гитлеровский режим идет к концу, что Германия разбита, большинство разведывательных групп, строго законспирированных, так что о них не знали ни военные, ни даже гестапо, — ушло в подполье. Союзники не получили никакой информации, потому что ее не было. Было бы бессмысленно сейчас арестовывать Розански. Мы ничего не смогли бы доказать. Понимаете? — Гелвада сказал:
— Вы знаете, но не можете ничего доказать.
— Если бы я и мог, — ответил Куэйл, — я не хотел бы ничего доказывать. Это мне не помогло бы. — Он продолжал: — С тех пор как мир официально объявлен, я потерял 37 агентов в Центральной Европе при обстоятельствах, когда я не должен был бы потерять ни одного. И никто не знает, кто за это в ответе. Союзнические правительства не знают. Немцы не знают. Никто не знает, хотя можно и догадываться.
