Этим человеком был Гелвада. Эрнест Гелвада — иначе известный как Эрни — человек, которого во время войны называли Вольным бельгийцем и который, по своей службе, был теперь англичанином. Гелвада, который казался таким счастливым и чье сердце было полно ненависти к нацистам… Ненависти, которая иногда выплескивалась из него с результатом, прямо противоположным его жесткой линии.
«У Гелвады, — думал Куэйл, — достаточно ненависти, чтобы быть совершенно безжалостным в случае необходимости; достаточно ума, чтобы быть беспринципным, когда ситуация того требовала; достаточно мужества и еще раз мужества, чтобы притворяться, по крайней мере притворяться, если не на самом деле чувствовать определенную слабость, когда речь шла о женщине, привлекательной женщине, и если слабость не мешала — или, казалось, не мешала — непосредственному делу».
Предмет размышлений мистера Куэйла повернул с освещенной солнцем Пикадилли на Сент-Джеймс-стрит. Гелвада был невысок и хорошо одет. Его костюмы, сделанные высококлассными портными, часто можно было видеть в витринах модных магазинов, на которые никто — за исключением Гелвады — обычно не обращает внимания. Лицо у него было круглым, и он производил впечатление благодушного человека, впечатление, дававшее неверное представление о ее характере. В глубине души он не был особенно счастлив. Во время войны он жил в атмосфере столь необычной, столь быстро меняющейся даже для него, столь опасной, что мирная разрядка — даже если эта разрядка и не была совсем полной, как хотели бы многие, — для него была скучной.
Он был на полпути к Сент-Джеймс-стрит, когда его мысли обратились к Куэйлу. Ему казалось, что развязка близится.
Все кончилось. Министры, дипломаты и эксперты встречались в различных местах, чтобы решить судьбу мира. Уже больше не будет стрельбы на темных улицах, не будут мрачно и медленно текущие реки нести на своей груди неподвижные трупы. Не будет больше ударов ножом в темных аллеях, напряженных тайных допросов, когда людей вынуждали любой ценой говорить, потому что их признание было необходимо для спасения многих жизней. «Все это, — думал Гелвада, — медленно уходит, если еще не ушло совсем».
Ему это не нравилось — совсем. Было такое чувство, словно кто-то забирал у него из рук горячо любимую женщину, а он был бессилен что-либо сделать. Гелвада вернулся в своих мыслях назад на несколько лет — к 1940 году — к не слишком приятному воспоминанию о молодой женщине, которую любил, о том, как враги разделались с ней. Он нервно облизал губы. Он все еще сводит старые счеты, получая от этого удовольствие. А сейчас, похоже, уже не будет больше возможности делать этого. Ему казалось это несправедливым.
