Одно из совместных выполнений домашних зарисовок выдалось особенно буйным. Под жизнеутверждающие комсомольско-лирические баллады типа: «…а я по шпалам, опять по шпалам иду домой по привычке…» ребята ещё держались и продолжали стойко штриховать. Но когда грянули зычные руслановские «Валенки», грифели карандашей дрогнули, забегав поначалу в темпе стаккато, но вскоре дружно полегли в забытьи, брошенные своими отзывчивыми на настоящее искусство подмастерьями.
Парад-алле открыл азартный Перепёлкин. Редкий типаж чистого холерика был не в силах сопротивляться всепобеждающему призыву темперамента. Мужчина-Катастрофа, как называла его Большая Мать, росточком едва доходил до её пышной груди. Несмотря на миниатюрные размеры, Перепёлкин, казалось, до отказа заполнял собой всё помещение и отпрыгивал сразу во все стороны. Он без труда привлёк интерес однокурсников к народным танцам, выделывая ногами кренделя и сверкая цыганскими глазами. Большая Мать, как всегда, первой поддалась на перепёлкинские провокации. Помахивая над собой полотенцем, заменяющим платочек, исполненная достоинства и монументальной грации, она закружилась в центре возникшего вокруг неё хоровода. Всё закипело, запрыгало, понеслось, сотрясая тесные стены. Обезумевший от восторга Хромцов кружил по всему классу свою драгоценную Зденку. «Говорила мама мне про любовь обманную, да напрасно тратила слова…» — выводил древний патефон следующую, не менее зажигательную песню. Армен настойчиво отвергаемый, но не отчаявшийся, решительно сужал круги вокруг Большой Мамы, явно намереваясь овладеть ею, не прерывая страстного танца.
Тарас Григорьевич, несмотря на солидный возраст и статус старосты, тоже не смог устоять на месте. Совмещая камаринского с гопаком, он пустился вприсядку. Резко подпрыгивая, Тарас Григорьевич потешно выкидывал в стороны руки и ноги, а его знаменитый чуб, прикрывающий лысину, высоко отскакивал от своего владельца, принимая непосредственное участие в искромётной пляске.
Войдя в раж, гуттаперчевый Перепёлкин решил разнообразить танцевальные па акробатическими кульбитами. Апогеем стал хореографический этюд «Поцелуй на мосту». Перегнувшись через спину и встав на мостик, он склонил к аналогичным действиям и Зденку, вырванную из объятий Хромцова. Подползая друг к другу, как два краба, они демонстрировали образцово-показательный поцелуй, упорно преодолевая неудобное положение и отчаянные попытки Шмындрика вклиниться в интимную жизнь хотя бы на правах вспомогательного элемента. «Ой, мама, мама, как же ты была права!» — вторил отчаянный взгляд Хромцова.
