У главного караванщика, что купцов наших сопровождает, глаза раскосые, хитрющие. Злые. Так и сверкает ими, так и хмурит брови, когда в мою сторону поглядывает. Я в солому зарыться от этих взоров хочу, да некуда, мешки эти треклятые мешают. А он как обернется, так и солнце словно гаснет в тот миг. Тут же вспоминается, как Збышек под рубаху лез, все видится небо, что едва не раскололось на части. Мерзко становится, противно.
Ему, мужичку этому, наш Ермолай, который еще отца моего знавал, что-то шепчет то и дело, да резко говорит, отрывисто. А тот на меня снова косится. Неужто речь и правда обо мне?
— Не боись. — Домовой появился на борту телеги, но, судя по тому, что на то никто из купцов и бровью не повел, только мне показался Кузьма.
— Не видишь, что ль, как глядит-то? — прошептала я, спиной к караванщику повернувшись, чтоб не заметил он, как губы мои шевелятся.
Еще надумает, что я наговоры плету али сглазить кого хочу, — беды потом не оберешься. Камень на шею — да в ближайший омут, аккурат в руки водяного.
— Не тронет. А коли тронет, я ему самолично роги поотшибаю… — важно заявил Кузьма, и на миг в глазах его сверкнул злой огонек. — Я давно жду, об кого кулаки почесать-то, а то засиделся я у твоей печи, Аленушка…
Мне поспокойнее стало, но к вечеру снова тревога вернулась — когда привал объявили да пришлось к общему костру идти, чтобы не обидеть отказом от ушицы да краюхи хлеба. День длинный был, утомились все, у огня тишина царит, пока едят все — уже опосля время побасенок придет да протчих сказок. Я свою похлебку быстро доела, а миску сполоснула в ближнем ручье, куда с Ермолаем на пару сходили.
Он мне по дороге и гутарил:
— Ты, девка, ничего не боись, никто не обидит. А ежели попытается — ты сразу мне сказывай, я ужо сумею приструнить наглеца… Батьку твоего знал, хороший мужик был, он рад был бы, что ты в Зачарованный лес подалась, сказывают, там великих чародеев учат, будешь, славница, процветать, жениха там найдешь себе из бояр — ты, главное, не прогадай!..
Я лишь улыбнулась, но веры словам его не было — особливо про то, что в обиду не даст.
Уж не знаю почему, но люди виделись мне слабыми да безвольными.
Когда к костру вернулись, караванщик тот злобный уже спал или вид делал.
Я с облегчением под свою телегу залезла, в платок пуховой укуталась, соломы подстелила — вполне сносное гнездышко вышло. К счастью, ночи еще теплые были, от степи мы недалече отъехали, завтра к вечеру лишь к лесам доберемся — потому и не было надобности к костру поближе спать идти. А он высоко горел, искрами так и сыпал, освещал телеги с крытыми повозками, кои кругом поставили, чтоб легче охранять добро было. Треск прогоревших ветвей слышался в ночи, переклички часовых, крики совиные — чаща чернела вокруг, глазела на огонь зелеными звериными глазами, но никто оттуда выходить не решался.
