— Я?! Да… но…
— Именно ты! Может, не с тебя пошло, но ты царю верный слуга. Так уж постарайся. А кто дурь будет нести — смело мне докладывай. Особливо если что замышлять станут. Дмитрий и так особой добротой не отличается, а если эту полячку потравят или иначе как заморят — совсем озвереет. Мне и так непросто сдерживать его ярость.
— Ярость?
— У него в душе боль великая за все беды, что обрушились на дом его. На брата, отца, деда с бабкой и далее. Пока мне удается ее в узде держать. Да и он сам старается, опасаясь всю Русь кровью залить. Он ведь из-за этого и венец брать не желал. Боялся нас всех поубивать. А ну как это прорвется? Там ТАКОЙ зверь наружу вырвется, что лучше и не думать о том. Холодный как лед, справедливый как смерть и безжалостный как механизма. Никого не позабудет, никого не простит, никого не пощадит.
— Понял, — после долгой паузы ответил Басманов, изрядно напрягшись.
— Что хмуришься? Догадался ли, отчего взгляд его часто холоден?
— Догадался.
— Эта полячка — его страсть. Любит он ее. Может, эти чувства хоть как-то согреют его душу. Она мне тоже не нравится. Как и отец ее. Но раз Дмитрию глянулась, то и пусть. В конце концов, не мне с ней ложе делить. А разумом она не обижена — договориться можно. Разве что дурости от венца прибавится. Но тут уж ничего не поделать.
— Но почему она? Других, что ли, нет?
— А почему Дмитрий?
— Что?!
— Вот то-то и оно. Бориса уже поставили. Хорошо вышло? Мню — Дмитрий наш шанс на искупление. А Марина — его надежда на любовь. Умрет она — погибнет и он. А следом и держава наша. Помнишь, что он говорил на Земском соборе? Что не простые были эти три года голода. Всевышний предупреждал, просил прекратить наши беззакония. И послал нам его в качестве последней надежды. Мне не все нравится, что он творит и к чему стремится. Но… — Патриарх многозначительно покачал головой.
— Я понял тебя, отче, — степенно кивнул Петр, вспоминая слова самого Дмитрия об Иване Васильевиче и его нежном отношении к женщинам. Ну, те, что он в Смоленске говорил, объясняя поведение отца по отношению к Анне Колтовской, «забритой» в монастырь за измену. Хотя должно на плаху отправить да на дурную голову укоротить. Получалось все так странно и необычно. Ему требовалось время на то, чтобы разобраться в своих мыслях. Поэтому он решил перевести разговор в другое русло. — Ты знаешь, что царь готовится к войне?
— Войне? Какой? Ты уверен?
— В таких делах никогда нельзя быть уверенным, особенно с нашим царем. Скрытный он больно. Но одно я вижу ясно — пехотную бригаду свою крепит. Может быть, числом и не сильно, но качеством…
