Правда, его произведения относятся не к героическому эпосу, какими были гомеровские и вышеназванные поэмы из фиванского круга сказаний, а к дидактическому (назидательному или наставительному), для которого отнюдь не обязателен стройный сюжет и последовательность развития действия, но их стихотворный размер (гексаметр), язык, лексические приемы в значительной степени остаются теми же. Остается и проблема, отчасти напоминающая знаменитый "гомеровский вопрос": какие части из его поэм следует считать подлинными, а какие — подложными, т.е. присочиненными к основному составу поэм каким-нибудь другим рапсодом в том же VII в. или, может быть, немного позже.
Не будет преувеличением сказать, что на протяжение всего минувшего века филологи бились над этим вопросом, но так и не добились согласия: в то время как одни исключают из "Теогонии" в общей сумме около 270 стихов (т.е. немногим больше одной четверти текста), другие, исходя из довольно надежно установленных законов архаического художественного мышления, признают поэму, за двумя исключениями (о чем будет сказано ниже), за органическое поэтическое создание. Мудрец, которой бы разрешил этот конфликт, еще не родился, и поэтому автору этих строк надо взять за основу какую-то одну позицию, без чего невозможна оценка творчества Гесиода. Я предпочитаю вторую точку зрения, поскольку сторонники первой подходят к поэмам Гесиода, хотят они того или нет, с меркой рационалистической литературной критики. Так, в "Теогонии" находятся под подозрением ст. 602-612 — размышления об участи человека, не захотевшего обременять себя браком. Конечно, к происхождению богов этот кусок не имеет отношения, но так же не имеют к нему отношения и предшествующие ст. 591-601 — рассуждение о губительности женского пола, являющиеся отражением традиционного для фольклора женоненавистничества. Появление же их в "Теогонии" объясняется чисто ассоциативным мышлением поэта, еще очень близкого к устному творчеству: поскольку он только что сообщил о том, как Зевс, в наказание за похищение Прометеем огня, наслал на людей Пандору (хотя имя ее там не названо), от которой произошел весь женский род, надо сказать и о нем, а там — и о возможности избавиться от общения с этим злом, — только теперь, как бы спохватившись, автор возвращается к выводу из истории Прометея: никому не обойти многомудрого Зевса! (613-616).
Из этого примера не следует, что надо с благоговением относиться к каждой строчке дошедшего до нас текста "Теогонии", в котором в течение столетий его устного исполнения, а затем в ходе переписки из рукописи в рукопись в Средние века могли накопиться и повторения и просто лишние стихи, чужеродность которых нельзя не признать, как, впрочем, и двух, сравнительно больших отрывков.
