— Теперь вы уже можете открыто говорить что угодно.
— А вы?
Телевизионщик пропустил шпильку мимо ушей.
— Является ли скульптор Церетели вашим личным врагом? Вы с ним встречались? Не хотели ли вы сами в прошлом стать скульптором, но это по каким-то причинам вам не удалось?
— Да бросьте вы! — Кирилл даже сделал пренебрежительный жест кистью привязанной руки. — То, что сделал я, очень многие хотели. Погода плохая, день рабочий, а то б здесь народу было знаете сколько? Просто когда хотят многие, а решается один — один за всех и огребает. Персонификация коллективной ответственности, можно сказать.
— И последний вопрос: считаете ли вы, что вас действительно распяли за взрыв памятника, а храм — лишь предлог? Или истинные причины вашей казни иные?
Балабол балаболом, а тоже соображает, приятно удивился Кирилл. Все-таки ему повезло: такой вопрос — на кресте перед телекамерой!
— Истукан — ерунда, — сказал он. — Мелкий символ большого размера. Дело в том, что я говорил в последние дни. Ну слово — это ведь дело, правильно? А особенно в том, что я сказал недавно в передаче «Человек в маске». Вы узнайте, когда она выйдет в эфир. Должна скоро выйти.
— И что же вы там сказали? — заинтересованно спросил телевизионщик, и Кирилл набрал воздуха, готовясь в последний раз объяснить всем, как создан мир.
— Пленка кончилась, — вдруг сказал оператор.
— Так смени кассету, только быстрее.
— Да вообще кончилась.
— Как кончилась?
— Да сколько мы сегодня сюжетов сняли? Сам же вечно кричишь: «Давай с запасом!»
Кирилл закрыл глаза.
Дождь превратился в ливень. Поклонная гора опустела.
Он попытался расслабить замерзшие, немеющие от напряжения плечи, слизнул с губ воду и приготовился умирать.
Ночью вызвездило. Веревки впились и резали распухшую плоть. Заледеневшее тело обвисло и все реже пробивалось судорожной дрожью. Он выдыхал с хрипом и подстаныванием.
Шелест и тихое тяжелое фырчание двигателя вошли в слух и дали осознать себя. Он поднял веки. Возобновление уже нарушенного контакта с реальностью стоило дополнительных усилий и было нежеланно.
Элегантно-громоздкий джип въехал прямо на площадку и ослепил, врубив все фары.
— Браток, — услышал он весело-удивленный голос, — да это никак ты? Чего это ты сюда взобрался? А ну-ка слазь!
Крепкие руки подхватили его, обрезанные веревки упали. Кирилла завернули в шерстяное пальто, втащили в машину и сунули в рот горлышко бутылки.
— Чистая пьета, — сказал в темноте второй голос.
