Прибежала, запыхавшись, Ульяна и сунула Кузьме деньги. Афоня стоял и зачарованно смотрел на трехструнную на красной ленте балалайку.
— Иголок возьми, — шепнула Ульяна.
Из-за прилавка навстречу Кузьме вышел статный, чисто выбритый, в белой вышитой под шелковым крученым пояском рубахе парень. И каких только иголок и ниток не выложил он перед Кузьмой. Белые, как донный корень оргеста, зеленые, как трава и желтые, как песок, и под вербу или одуванчик. Кузьме стало совестно: он и десятую часть купить не мог. Только заикнулся насчет крючков. Пожалуйста, и на окуня, и на сорогу, и на щуку с проволочным поводком, чтобы не откусила крючок. У другого прилавка Кузьме приглянулись головки от бродней, чирики из черной юфты. Вертел уж вертел Кузьма обувку, не вытерпел.
— Померяй-ка, Аверьян?
Аверьян посмотрел на свои босые ноги.
— Ничего, ничего, меряй, — разрешил парень. — Я думаю, в самый раз будут.
Аверьян даже смутился. Кузьма тоже робел. Среди этого великолепия и чистоты он сильнее ощущал и свою рваную одежду, давно не мытое в бане тело. Усилием воли переборол немоту. Спросил:
— Сколько за них?
— Серебром шесть гривен, ассигнациями полтора рубля.
Аверьян уже красовался в чириках. Чирики стати добавили парню.
— Ну-ка, Афоня, а ты вот в эти сунь ногу.
— А эти десять гривен…
— Да ты что? — выкрикнул Кузьма. Они же, считай, в два раза меньше.
— Мал золотник, а кожа какая, — парень погладил по шелковистому носку, — угадываешь товар?!
Кузьма еще толком не знал, сколько монет в руку сунула ему Ульяна, но готов был закупить весь прилавок с паузком.
— А на женщину не найдется обуви? — раздухарился Кузьма.
— Пожалуйте, товар… — из-за прилавка парень выкладывал перед Кузьмой и ботинки, и сапожки, и туфли, и на высоком каблуке, и на среднем, и шнурок, и застежка, и пуговицы, как на гармонии, в два ряда…
Кузьма уже и не рад, что спросил. Он разжал кулак, и на прилавок жиденько звякнула мелочишка и упала скомканная трешка. Парень посчитал деньги и вопросительно поглядел на Кузьму. Кузьма перевел взгляд на Аверьяна — тот уже разулся, — потом на Афоню. Афоня ровно приклеился к балалайке.
— Берите, — парень снял с гвоздя балалайку. Добавил два окуневых крючка, катушку черных ниток и на сдачу иголку. С тем братья и вернулись на берег. На столе уже пыхтел самовар. Дымила горой рыба, в тарелках соления. Золомов по-хозяйски оглядывал Кузьминки, пашню.
— Ой, — всплеснула руками Ульяна, увидев в руках у Афони балалайку. А когда Кузьма выложил остальную покупку, вздохнула: — Эх, мужики, мужики, никак вас нельзя оставлять одних… Присаживайтесь к столу, — пригласила она гостя.
