Максим Замшев
Московская вселенная Юрия Полякова
Сказать, что Юрий Поляков писатель московский, – это значит высказать всё и при этом многое утаить. И дело здесь вовсе не в месте рождения, не в месте действия его жизни и произведений, а в том особом ощущении русской действительности, которое испытываешь от его творчества. Это ощущение настояно на запахе городской пыли, на пропитанной еле различимыми шорохами ночной московской тишине, на знаменитой московской рефлексии, являющейся предтечей как человеческого угасания, так и невиданных духовных взлётов.
Выражать свою мысль красиво, точно, без обиняков – свойство Полякова-писателя и Полякова – общественного деятеля. Быть явной, грандиозной, масштабной столицей, субстанцией прямого действия – основная характеристика нашего города. Равно как для творчества и убеждений Полякова характерна многоракурсность, честная игра с потаёнными смыслами, а Москва вся пронизана сокровенными поворотами улиц, оазисами дворов, разнообразием точек, с которых она открывается алчущим взглядам. Поляков сосуществует с городом в своих текстах с хоть и драматичной, но органичностью, и столица платит ему за это благосклонностью.
О городской и деревенской литературе написано немало. Литературоведение минувшего века, словно устав от прошлых хитросплетений противостояния западников и славянофилов, провело новую черту размежевания, оставив по одну сторону «деревенщиков», а на другой половине поместив «урбанистов». Так, вероятно, было проще справиться с многообразием соков, питавших литераторов, разлить их по разным баночкам, баночки надписать и избавиться от страхов перед необъяснимым. Почти автоматически первым приписывались «почвеннические» взгляды, а вторых густо мазали краской космополитического либерализма. Тех, кто не соответствовал, обрекали на существование во втором ряду или, попросту говоря, не замечали.
Начало творческого пути Полякова совпало с окончательным размежеванием советских литераторов. Две главных литературных группировки, «почвенников» и «либералов», оформились и отошли друг от друга на почтительное расстояние. Полагаю, что Полякова, как писателя, нацеленного на эстетическое, а не на идеологическое восприятие мира, не могло это не удручать. Да, принадлежность к клану всегда гарантировала легитимность литературной биографии вне зависимости от способностей и достижений, но людей одарённых она отягощала искусственными установками, а порой просто душила. Поляков выбрал одиночество, причём не одиночество ухода и самоизоляции, а то независимое творческое состояние, когда всё, что окружает тебя, приобретает центростремительные тенденции, но не поглощает. Его выбор – поиск своей тропы во всём, тропы не сиюминутной дерзости, а длительных неутомимых исканий. Отсюда и город у него свой, неспешно угаданный, найденный, как сокровище, по-особому организованный, рассматриваемый и оцениваемый умными глазами автора и отражающийся в пытливых очах его героев.
