Громыхнуло сразу двумя залпами, но где-то уже в стороне, — глухие, раскатистые удары. Мокрый сумрак сгустился до фиолетовой полутьмы, вспышек молнии не было видно. Зато осветились магическим голубоватым сиянием три шара на невидимых в тумане штырях. Водяную пыль пронзили струи дождя — плотный ливень тяжело ударил в крыло. Разверзлись хляби небесные…
Под напором дождевой массы полет (если это был еще полет) проходил в режиме быстрого, неупорядоченного снижения. Правда, вращение прекратилось — хоть за это ливню спасибо. Внизу стало светлее — из фиолетовой полутьмы выплыло нечто вроде круглого мутно-серого озера с идеально круглым островом посредине. Кир-Кор увидел на светлом фоне темную бахрому дождя, и ему подумалось: «Выпадаю с осадками». Он глядел вниз и никак не мог понять, что же это все-таки проступает сквозь белесую муть как зрачок страшно выпученного великаньего ока… Муть внезапно рассеялась. При свете дня таинственное око перевоплотилось в серебристо-белую гору с черным кратером на вершине. Вода заливала глаза, и Кир-Кор не сразу сообразил, что шквал несет его вместе с дождем над самой верхушкой островной Башни погоды и что исполинские полукольца импульсных дингеров разведены над кратером и — самое ужасное! — выдвинуты на рабочую высоту!.. И прежде чем мозг разнесло магнитным ударом на мириады осколков, Кир-Кор успел увидеть прямо по курсу яркую синеву океана и несколько островов. А последнее, что он слышал, был крик боли, но понять, что это его собственный крик, уже не успел.
Вертуны, Ферроньер, Матей и Марсана
Он лежал на неоглядной красной равнине, словно связанный Гулливер. Справа от него была ночь, слева — день. Черными кобрами покачивались вдали смерчи, тускло светило слева багровое солнце. Под завывание ветра катились по красной равнине, катились, катились, подпрыгивая, желтые клубки-вертуны. Равнина была очень гладкая, сухая и жесткая, клубки-вертуны — мягкие, расплывчатые. Утомительно резвы были эти клубки, неудержимы в движении, как ветер. А ветер был душен…
Не размыкая век, Гулливер безучастно следил за игрой вертунов, пока не стало его забирать беспокойство непонимания. Откуда-то из запредельной дали птицами прилетели два голоса — мужской и женский, грифами покружили над головой, сели, и в этот момент клубки прекратили верчение как по команде.
— Быстрее открой футляр стетоскана и нацепи мне экран, — клюнул мужской птицеголос в гулливерово темя. — И не надо паники, он шевелится.
