Отдельные пятнадцатисантиметровые снаряды залетали и на нашу позицию, левым флангом упирающую в небольшое, но топкое болотце, правым флангом в деревню, название которой переводится как Штейндорф, а по фронту ограниченную болотистым ручьем, который русские панцеры не должны пересечь ни при каких обстоятельствах. Болот, ручьев, речек и лесов в этом краю много, а вот дорог мало, и мы, как говорит гаугттман Шульце, быть может, перекрываем одну из важнейших магистралей, вдоль которой «марсиане» сумеют ударить во фланг и тыл нашей второй армии, давящей сейчас большевиков на юг, или же уже наши панцеры, подтянутые с других участков фронта, ударят на восток в тыл вражеской группировке. Хотя, если задуматься, то если «марсиане» сумели с легкостью уничтожить 3-ю панцердивизию и основательно расколошматить 4-ю, быть может, попытка этого удара обернется для нас очередным конфузом. Но этого гаугттман Шульце не говорил, это я сам додумал.
Кстати, о «марсианах». Незадолго до начала обстрела нашей позиции русскими пятнадцатисантиметровыми снарядами в воздухе почти на пределе видимости вдали от дорог над верхушками деревьев завис «марсианский» летательный аппарат с большим винтом сверху. Вчера один такой на малой высоте летал поблизости от наших позиций, и прилетевшие парой «эксперты» ничего с ним не смогли сделать — уж слишком легко он, вертясь почти на месте, увертывается от атак и в ответ с легкость сам огрызается из пушки весьма крупного для самолета калибра. В результате один наш истребитель оказался сбит, а один, дымя и подвывая мотором от обиды, улетел с повреждениями на свой аэродром. Вот и сегодня это завис над лесом, и никто его не гоняет. Во-первых — знают, что это опасно, а во-вторых — никому он там не мешает.
Вроде бы сам артиллерийский обстрел был не таким уж плотным, русские и «марсиане» скорее ставили своей задачей не уничтожить наш дивизион, а помешать ему заниматься дальнейшим оборудованием позиций. Но, несмотря на это, в течение часа в нашей батарее прямыми попаданиями и близкими разрывами было выведено из строя три орудия из четырех. Также имелись большие потери в личном составе, потому что один из русских снарядов попал в блиндаж, в котором были сложены боеприпасы нашей батареи. От этого взрыва нас всех контузило, а все вокруг затянуло дымно-пылевым маревом. Это было просто какое-то колдовство, что некоторые снаряды точно падали прямо на важные цели. Гаугттман Шульце, технически образованный человек (все-таки артиллерист, а не какая-нибудь пехота) сказал, что такого не может быть, потому что не может быть никогда. Теория вероятности, мол, не позволяет. Впрочем, вскоре этот обстрел прекратился, и наша батарея осталась при одном орудии с двумя десятками снарядов, поданных из погреба к моменту начала обстрела. В других батареях, прикрывающих это направление, дела обстояли где хуже, где лучше, но в среднем все было то же самое. Уцелело одно-два орудия из четырех, повреждены или уничтожены электрогенераторы, питающие приводы наших пушек, а также разрушен прямым попаданием один командный пункт и один склад боеприпасов. В принципе, все, что мы тут копали три дня, не годилось для того, чтобы противостоять пятнадцатисантиметровым снарядам, которые запросто пробивали перекрытия блиндажей в три наката и заставляли осыпаться вырытые в рыхлой песчаной почве орудийные окопы.
