«Творческий конфликт», «его здесь не понимают». Недурно обставлено. Нет, Сережка, фанфар не будет. Ты недооцениваешь своих друзей.
В общежитии обычная субботняя суета.
— Мы готовы, — говорит Саша и показывает глазами на дверь.
Захожу в комнату. Как всегда, накурено — Димка неисправим. Сергей лежит на кровати.
— Ну?
— Я не еду, — бурчит Сергей и отворачивается к стене.
Пружины надсадно ахают.
— Что ему сказать?
Я не вижу лица Сергея, но знаю — оно сейчас очень злое.
— Алло, Серый, кончай валять дурака. Подумаешь, кису обидели. — Димка завязывает галстук.
Сергей стремительно вскакивает. Их лица совсем рядом.
— Ты, интеллектуал, — презрительно цедит Сергей. — Дергай свой эспандер и учи уроки. Ясно?!
— Нет, — говорит Димка. — Не ясно.
«Как хорошо, что нет Сашки», — успеваю подумать я и становлюсь между ними.
— Не надо, ребята, лучше потом.
Но потом получилось хуже.
Лена вернулась в начале октября. Встречались больше на ходу. Иногда утром, иногда вечером. Нескладно здоровались… Она похудела, домашние неурядицы порядком измотали.
Смотрю на нее и удивляюсь: либо притворяется, а может быть, действительно ничего не знает. Сергей мог скрыть телеграмму. Мало ли: звонили ребята, звонил сам. Лена приехала и сказала: «У меня умерла мама». Слова произнесены. Сомнения, недомолвки, подозрения отодвинуты за пределы этих тоскливых неживых слов.
Общение людей близких до невероятности усложняется, если одна из сторон их жизни находится под запретом…
Нельзя сказать: мы не встречались, были замкнуты, избегали друг друга. Скорее, наоборот, мы были оживлены и говорили обо всем сразу и ни о чем конкретно, словно желали как можно быстрее проскочить запретную зону наших отношений. Еще ничего не произошло. Все по-прежнему оставалось в области догадок и предположений.
Ползли слухи о ее переходе на работу диспетчером. Спросили: так ли это? Лена пожала плечами. Ни да ни нет. Больше спрашивать не стали. Ей виднее.
Шло время. Мы словно очнулись. Перестали писать кассации, выяснять часы приема всевозможных завов и замов. У нас появилось желание осмотреться кругом. В этом была своя логика, но и своя крайность. Вдруг начинаешь понимать: главное не там, впереди, куда ты стремился, а где-то совсем рядом. И то, что ты не в состоянии увидеть его, почувствовать, предвосхитить, рождает панику. И сразу все способное стучать, качаться, двигаться настраивается на один ритм: «Быть беде, быть беде… быть».
* * *
— Так дальше продолжаться не может, — Рейсшина с треском летит на пол. Чертежная доска качнулась, задела край стола и застыла в прежнем положении.
