Ш-Телл сидела на возвышении с закрытыми глазами. Услышав слова Каята, она встрепенулась.
— Не… не понимаю, — Ник чувствовал, как звенит в ушах от чертовой жары и удушья. У него даже не достало сил вернуться в свою половину камеры. Пол опять вздыбился, или это кружилась голова. Ш-Телл продолжала задыхающимся голосом, — То есть мы понимаем друг друга… Языки, на которых говорим хорошо — если говорящий знает его сам… И не понимаем язык, если собеседник на нем не говорит… Или говорит, но мало… Нас не научили языку друг друга… Нам словно подсказывают смысл… Но мы должны сами его знать… Что-то забирает смысл из… из наших голов?
— Читает мысли? — Ник судорожно втянул удушающий жар — и не сразу понял, что изменилось.
Воздух! Воздух!!! Прохладная, освежающая струя струилась по камере, унося жару, освежая лицо, заполняя легкие. Ник изо всех сил втягивал в себя прохладу, за двадцать четыре года впервые поняв, какое это блаженство — иметь возможность дышать.
***
С начала войны прошло немало времени. Достаточно, чтобы Званцев начал слегка забывать, что означает слово "отпуск".
Поэтому, оказавшись в комнатке без окон, лишенный связи с окружающим миром, он отнесся к происходящему философски.
Первые три дня ему пришлось провести на больничной койке. Не из-за боевых ранений — если быть точным, синяков и ссадин. А из-за количества крайне садистских проб, анализов и медосмотров, которым безымянный медицинский персонал в защитных костюмах вознамерился его подвергнуть.
А еще на руках Званцева прочно обосновались наручники, а в больничной палате — два охранника невзрачной комплекции с характерно цепким взглядом и плавными движениями.
Помня случившееся с Джо, капитан скорее радовался таким мерам предосторожности. Это доказывало, что к его докладу отнеслись серьезно. Вот только огорчал упорный отказ тюремщиков сообщить о судьбе спецгруппы. И Тэсс с Джеком.
Потом медосмотры свелись к двум в день. Охрана, впрочем, никуда не делась, но хоть наручники с него сняли. Больничный рацион, сытный, но без изысков, появлялся через окошечко в двери.
На седьмой день Званцев принялся излагать потолку и видеокамере в углу свои пожелания. В основном они сводились к вестям с фронта, новостям о товарищах и чашке кофе. Первые две остались без внимания, третью удовлетворили в тот же день — стаканчик растворимого кофе оказался включен в дневной паек. Званцев отдыхал, разминался, снова отдыхал, мысленно, а порой вслух по новой редактировал свой доклад о визите к инопланетянам. Так прошло еще десять дней, и капитан начал подозревать, что выпускать из застенка его не собираются. К исходу четвертой недели — принялся отгонять мысли о побеге.
