, он такой твердый». Ее откровенность, ничем не стесненная и непринужденная, возбудила меня еще сильнее.
Я хотел смотреть на нее, в ее глаза, пока она держала меня в руке, сказать ей, как давно хотел поцеловать ее, сказать, что я больше не тот холодный, безжизненный мальчишка, который позвонил ей вечером и заехал за ней домой, но она перебила меня: «Baciami ancora, поцелуй меня снова».
Я поцеловал ее снова, но мысли мои уже устремились к уступу. Предложить поехать туда? На велосипедах мы добрались бы за пять минут, особенно, срезав по короткой дороге и проехав прямо через оливковую рощу. Я знал, что там мы наткнемся на других любовников. Еще был пляж. Я уже пользовался им раньше. Как и остальные. Я мог бы предложить свою комнату, никто дома не узнал бы, да и не придал бы этому значения.
Перед моим мысленным взором промелькнула картинка: мы с ней сидим в саду каждое утро после завтрака, она в бикини, уговаривает меня спуститься и поплавать вместе.
– Ma tu mi vuoi veramente bene, я правда тебе не безразлична? – спросила она. Случайный вопрос? Или результат все того же затравленного взгляда, следовавшего за нами тенью от самого магазина?
Я не мог понять, как раскрепощенность и печаль, он такой твердый и я тебе правда не безразлична? могли быть так тесно связаны. Также мне казалось непостижимым, как кто-то настолько ранимый, нерешительный, признавшийся в стольких сомнениях относительно себя, мог в то же время беззастенчиво запустить руку мне в трусы и, завладев моим членом, крепко держать его.
Продолжая целовать ее с нарастающей страстью, блуждая руками по ее телу, пока она шарила по моему, я поймал себя на том, что сочиняю записку, которую решил подбросить ночью ему под дверь: Молчание невыносимо. Мне нужно поговорить с тобой.
Подбросить записку удалось только на рассвете. До этого мы с Марцией занимались любовью в пустынном уголке пляжа, прозванном Аквариумом, где неизбежно скапливались оставшиеся с ночи презервативы, плавая среди камней, как лосось, вернувшийся на нерест в пресные воды. Мы договорились встретиться позже в тот же день.
Теперь, оказавшись дома, я наслаждался ее запахом на своем теле, на ладонях. Не стану смывать его. Сохраню его на себе до нашей встречи вечером. Отчасти я все еще упивался этой освежающей, благотворной волной безразличия, почти неприязни, по отношению к Оливеру, доставлявшей мне удовольствие и свидетельствовавшей, как непостоянен я был в конечном счете. Возможно, он чувствовал, что я хотел только переспать и таким образом развязаться с ним, и инстинктивно сторонился меня. Подумать только, несколько ночей назад я ощущал такую настойчивую потребность впустить его в свое тело, что готов был выпрыгнуть из постели и отправиться к нему в комнату. Теперь эта идея нисколько не возбуждала меня. Возможно, вся история с Оливером оказалась кратким наваждением, от которого я с облегчением избавился. Единственное же, что мне требовалось, это чувствовать запах Марции на ладонях, и я любил женское начало во всех женщинах.
