Я стал вспоминать. Он был в купальных плавках, когда пришел ко мне в комнату после обеда и пообещал находиться поблизости. Я выглянул с балкона в надежде увидеть лодку, на случай если он снова решил ее взять. Она стояла у нашей пристани.
Когда я спустился, отец пил коктейль с каким-то репортером из Франции. «Почему бы тебе не сыграть что-нибудь?» – спросил он. «Non mi va», – ответил я, – «мне не хочется». «E perché non ti va?»[13] – он как будто уловил что-то в моем тоне. «Perché non mi va!»[14] – отрезал я.
Преодолев важный барьер сегодня утром, теперь, казалось, я мог открыто выражать то, что думаю.
Возможно, мне тоже стоит выпить немного, сказал отец.
Мафальда объявила, что ужин готов.
– Не слишком ли рано для ужина? – спросил я.
– Уже девятый час.
Мать пошла провожать одну из своих подруг, которая приехала на машине и уже должна была уезжать.
По счастью, француз, сидевший на краешке кресла так, будто уже был готов встать и идти в столовую, не двинулся с места и остался сидеть. Держа в руках пустой стакан, он отвечал отцу на вопрос о предстоящем оперном сезоне, тем самым вынуждая его сидеть тоже и дожидаться завершения разговора.
Ужин был отложен на десять минут. Если он задерживался, значит не собирался ужинать с нами. Это значило, что он ужинает в другом месте. Я хотел, чтобы сегодня он ужинал не где-нибудь, а с нами.
«Noi ci mettiamo a tavola, мы садимся за стол», – сказала мать. Она попросила меня сесть рядом с ней.
Место Оливера пустовало. Мать с неудовольствием заметила, что ему следовало хотя бы предупредить нас, если он не собирался приходить к ужину.
Отец сказал, что, возможно, опять дело в лодке. Эту лодку пора бы уже разобрать.
Но лодка внизу, произнес я.
– Тогда, должно быть, переводчица. Кто мне говорил, что вечером он собирался встретиться с переводчицей? – спросила мать.
Нельзя показывать тревоги. Или озабоченности. Держаться спокойно. Я не хотел, чтобы снова началось кровотечение. Те кажущиеся теперь благословенными минуты, когда мы катили велосипеды по пьяцетте до и после нашего разговора, относились к другому отрезку времени, как будто все это случилось с кем-то похожим на меня в какой-то другой жизни, которая не слишком отличалась от моей, но все же отстояла достаточно далеко, чтобы секунды, разделявшие нас, показались световыми годами. Если, касаясь пола ступней, я представлю, что его ступня прячется сразу за ножкой стола, сможет ли та ступня, подобно космическому кораблю, включившему модуль невидимости, или призраку, вызванному кем-то из живых, вдруг материализоваться из своей пространственной ямы и сказать,
