Действительно, если мы обратимся к Риму и к влиявшей на него итальянской политике, то станет очевидным, что постепенный отход от светской власти был элементом новой политики папства, которая заключалась в том, чтобы начать искренний и честный диалог с православием. Подобно тому как, по словам Бенедетто Кроче, «конец идеи» Неаполитанского королевства восходит к кризису 1848 года, корни отказа от идеи папского светского государства нужно усматривать в том же судьбоносном для Италии, Европы и вселенской Церкви году. Темпорализм отступал долго и с трудом, уступая место укреплявшемуся экуменическому духу.
Пий IX, восшедший на Престол св. Петра 17 июня 1846 года, уже через полтора года сформулировал для себя две важнейшие взаимосвязанные дилеммы.
29 апреля 1848 года Рим, казалось, стоял на пороге войны: австрийским войскам противостояли силы Сардинского королевства и временных правительств Милана и Венеции, поддерживаемые тосканскими и папскими полками. Тогда Пий IX принял радикальное решение: на специально собранном заседании Консистории он торжественно провозгласил, что ему как видимому главе церкви и светского государства невозможно объявить войну другому государству, подданные которого — его дети во Христе. То был не просто политический жест, обусловленный военной необходимостью, но акт, исполненный глубокого религиозного смысла.
Провозглашение того, что, «будучи верными нашему высшему апостольскому служению, мы объемлем все народы и все нации единым чувством отцовской любви», было не просто риторической фразой, но и утверждением подлинного духовного отцовства. Смысл этого отцовства — в экуменизме, в том, что оно распространяется на все человечество — как на тех, кто принадлежит к Католической церкви, так и на тех, кто находится вне ее. Ценность этого утверждения выходила далеко за пределы случайного, в общем-то, события, послужившего для него поводом — войны Австрии против коалиции итальянских государств.
Значимость этого события заключается в следующем. Папство — ослабшее, находящееся в глубоком кризисе, — папство, чье земное могущество стало уже весьма сомнительным, отчаянно хватающееся за пошатнувшуюся идею темпорализма, стояло перед выбором. Необходимо было однозначно решить: вести ли себя так, чтобы в глазах прочих выглядеть как светская держава, действующая в основном в интересах других итальянских областей? Или все же, вернувшись к собственной исторической и духовной миссии, посмотреть за стены Рима, обратить внимание на остальной католический мир и на тех, кто пребывает вне общения со Святым Престолом, на тех, кого следует вернуть и привлечь к себе?
