Говоря о политике, направленной на сохранение и расширение границ православного мира, — политике, проводившейся посредством эмиссаров, путешествовавших по всему Дунайско-Балканскому региону, Тайнер, защищая от обвинений императора Николая I, клеймит «триумвират самозванцев, которые топчут своего учителя, свои страны и всю Европу». Целью этого загадочного маневра было открыть путь к возможному соглашению с царем и, возможно, «возвращению» к Риму, как надеется Тайнер в послесловии. Подобное желание высказал и епископ Люке, который в предисловии к французскому изданию книги обращается к епископам «восточных общин, будь они воссоединены с Римом или нет; несмотря на все различие в деталях, вы находитесь в полном единстве с нами в том, что касается божественной жертвы» и непрерывной апостольской преемственности.
В такой далеко не самой спокойной обстановке в 1845 году А. Н. Муравьев предпринимает путешествие в Рим и остается там на довольно долгое время. Помимо решения деликатной задачи по подготовке визита Николая I к понтифику, который состоится в 1846 году, Муравьев намеревался изучить тревожное явление — переход в католичество представителей высшей русской аристократии: графа Г. П. Шувалова, присоединившегося позже к варнавитам, князей Волконских, графини Свечиной, жившей в Париже, князя Федора Голицына и, наконец, самого известного из них — князя Ивана Гагарина, ставшего иезуитом в 1845 году вместе с его единомышленниками Балабиным и Мартыновым.
В Римских письмах 1846 года Муравьев пишет об этих людях с горечью, иногда даже чрезмерной, которую можно принять за грубость, — взять хотя бы такие слова: «вместо того чтобы обратиться к коренному православному учению отцов своих... они, по искаженному воспитанию, которое от самой колыбели сделало для них чуждым все отечественное, бросаются с отверстыми объятиями к тому, что кажется доступнее их понятию» (с. 193-194).
В сфере католичества его интересовал «в первую очередь экклезиологический аспект». Именно поэтому Муравьев без колебаний подвергает суровой критике католическую религиозность, проявления которой он видел в римских храмах, — от системы индульгенций до молитвы в пустой церкви, сокращенного чина вечерни и мессы, совершаемых к тому же на латыни и оттого непонятной народу. По сравнению с так называемой тайной латинской мессой, которая «продолжается не более десяти минут», православная литургия требовала совсем другого религиозного духа: «Я бы посмотрел, если бы ревностные Римляне или новообращенные выстояли на ногах, а не сидя, трехчасовую и двухчасовую обедню, пошли бы они еще про себя молиться в пустом храме?» (с. 198-199).
