Сын Хиралала приобрел тележку и стал торговать цветами, обосновавшись под деревом у входа на рынок, и тут же рядом, на берегу канала, расположились два сапожника — раньше они были каменщиками. Вместе с прежней жизнью исчезали и кастовые ограничения: ахир уже не считал для себя зазорным гладить чужое белье, а раджпут — шить сандалии и босоножки.
На третий или четвертый день на улицах Рамеш-нагара появилась длинная тощая фигура Чаудхри. После долгих поисков он принял наконец решение: его парикмахерская будет располагаться прямо на тротуаре у самого въезда в Рамеш-нагар. Среди развалин поселка он отыскал большущий плоский камень. Чаудхри повезло: ему попалась уже готовая площадка — часть кирпичного фундамента, валявшаяся почти у самого тротуара. На плоском камне Чаудхри разложил бритвенные принадлежности, а на кирпичной площадке поставил кресло для клиентов. Вечером, заканчивая работу, Чаудхри сдвигал обломок фундамента к стене, а плоский камень прятал в расщелину. «Заперев» таким образом свое заведение, он со спокойной душой отправлялся «домой» — в открытое всем ветрам поле.
Когда он выносил камень из развалин поселка, ему попалось на глаза его собственное старенькое кресло, валявшееся в кустах. Несказанно обрадованный, Чаудхри кинулся в кусты — кресло всегда могло пригодиться. Но оказалось, что у кресла отломаны задние ножки и левый подлокотник — кто-то, видимо, в сердцах швырнул его на землю. Однако Чаудхри было жалко бросать добро: если не удастся починить, можно пустить хоть на растопку — такими вещами не кидаются! Взвалив кресло на плечи, Чаудхри двинулся в обратный путь, но в этот самый миг, почуяв что-то неладное, чаукидар, сидевший у входа, стал колотить своей палкой о землю. Заслышав тревожные звуки, Чаудхри скрепя сердце бросил кресло.
— Это кресло мое, — сказал он, подлезая под колючую проволоку.
— Может, когда-то и было твое, — спокойно возразил чаукидар, — а теперь — казенное.
— Если казенное, то в казну его, что ли, положат, браток? Мне-то оно еще и послужить может, а казне-то зачем оно? — недовольно бубнил Чаудхри. — Чиновник, что ли, сидеть на нем будет?
— Ты не больно задирайся, — угрожающе произнес чаукидар. — А ну иди отсюда. — И, высыпав на ладонь щепоть табаку, чаукидар стал разминать его пальцами.
— Посудину-то эту хоть дашь вынести, или она теперь тоже казенная? — в досаде пнув ногою медный горшок, спросил Чаудхри.
— Бери, мне не жалко, — продолжая разминать табак, поднял голову чаукидар. — Попросил бы как следует, может, и кресло опять было б твое…
