Вечером Анечка и Василий, как всегда, встретились возле красноармейского клуба, потом ушли на берег к старым ветлам и уселись на узкой скамеечке. Анечка, еще не освободившись от дневных впечатлений, живо рассказывала Василию о своих наблюдениях.
— Говоришь, были и такие, что слезы утирали? — спросил Василий, несколько удивленный ее рассказом.
— Были, Васенька, больше старухи. Наверное, не бандита жалели, а просто человека.
— Народ наш зол в драке, но жалостлив к побежденным врагам. На фронте мне приходилось охранять пленных белополяков. Я видел, как женщины норовили украдкой передать им кусок хлеба, крынку молока.
— Вась, а для чего выставили труп Недосекина? Напоказ, что ли? — неожиданно спросила Анечка.
— Точно, напоказ, чтобы все знали, куда ведет бандитская тропа.
— Вась, люди говорят, что ты убил Недосекина? Это правда?
— Да, с одним парнем, — сказал Василий, сознавая, что говорит неправду. Ему казалось, что такое признание возвышает его в глазах любимой девушки.
— И не страшно тебе было? Ведь убить человека — это…
— Наверное, страшно, — как-то бесцветно проговорил Василий, почти готовый открыть правду и попросить у Анечки прощения за нечаянную ложь. Но в тот раз у него не хватило смелости, к тому же он боялся раскрыть роль Ивана Митюхина.
— Анечка, не надо об этом, — попросил Василий с легким раздражением: он сердился на себя за безволие и нерешительность.
— Хорошо, не буду, — покорно согласилась девушка, не понимая причины раздражения Василия.
Осенью Анечка и Василий тайком зарегистрировались в уездном загсе, получили свидетельство о браке, но по-прежнему жили врозь: девушка никак не осмеливалась открыться родителям.
Даже Дмитрию не сказали о женитьбе, хотя его совет подтолкнул их на такой шаг. Василий нервничал, грозился сам пойти к старикам, но Анечка умоляла не делать этого, и он со дня на день откладывал визит к Тарасовым.
Но вот наступило время, и скрываться дальше стало невозможно: у Анечки начал округляться живот, и опытная Алевтина Алексеевна догадалась, что с дочерью происходит неладное; улучив час, когда они остались одни в доме, приступила к выяснению возникших подозрений.
— Доченька, уже не ждешь ли ты ребеночка? — спросила Алевтина Алексеевна, заметив, как старательно Анечка стягивала живот широким поясом.
— Да, мама, — призналась Анечка, понимая, что объяснение с матерью рано или поздно должно было состояться.
— Бесстыдница! Семью опозорила! Отец не переживет такого удара! — приговаривала мать, утирая цветастым передником слезы, впрочем, не очень обильные.
