— Конечно, сам! — досадливо поморщился Эразм. — Разве я кого виню?
— Я не муху имею в виду — там ты поступил наилучшим образом! Ошибка твоя в том, что ты на другой же день не пошел к Никону и не разведал его настроения: он ведь отходчив, как и все люди. А ты спрятался! Никон может подумать, что ты гордыню свою демонстрируешь. Рано.
— Сам знаю, что рано.
— Тогда иди к нему.
— Его нет, он уехал отдыхать.
— Тем лучше! Бери билет и катись к нему. На пляже у него настроение тем более благостное.
— Да это же идея! — вскочил Неваляйкин и стал меня целовать со слезами на глазах. — Ты — гений! Мивочка! Биственько собеви мой чемоданчик!
Через неделю Неваляйкин позвонил мне и самым развеселым голосом сообщил:
— Все отлично, старик! Правда, я чуть снова не оконфузился: оказывается, сейчас просто затишье, каникулы. До осени никаких юбилейных собраний не будет. А я труса праздновал. Но нет худа без добра, поездка была полезной: Никон объяснился мне в любви и предложил в соавторстве с ним написать сценарий о войне. Я, как фронтовик…
— Ты разве фронтовик? — удивился я очередной фантазии Неваляйкина.
— Ну, как же! Я ведь был лучшим пулеметчиком в роте, которой сам командовал. Во время штурма Берлина я такого жару давал немцам! Они мой пулемет в лицо знали! Как услышат — так у них паника в окопах. Немцы прозвали мой пулемет «Maschinengewehr»! Машина, значит! У меня до сих пор мозоли на ладонях от пулеметных ручек и ожоги от раскалившихся стволов, которые я менял раз за разом!..
— Позволь-позволь! — остановил я его. — Да ведь, помнится, ты говорил, что опоздал на войну: приехали, а война кончилась, и ты стрелял из пистолета по телеграфным чашечкам да по воронам.
— Как же не успел? — обиделся Неваляйкин. — Я и на Одере был, с американцами обнимался, они еще, как сейчас помню, говорили: «Гот бай!» Ну?
— Ой, Эразм! Смотри, оконфузишься, война — это не муха. Встреча с американцами была на Эльбе, а «Maschinengewehr» — это вообще по-немецки пулемет…
— Ну, уж войну-то я знаю — на своей шкуре испытал. У меня даже, кажется, ранение было, только оно не зафиксировано: я ведь не ушел с передовой в санбат. В субботу слушай радио — готовлю передачу о войне для молодежи. Узнаешь, как я воевал!
Как ни странно, такая передача была, выступал Неваляйкин, рассказывал и про мозоли, и про ожоги, и про «Maschinengewehr», и про многое другое.
А ведь врал все, уж я-то знаю его подвиги.
Ну, Неваляйкин! Мало ему одного конфуза, ищет другого, да похлеще прежнего. Неймется человеку — славу добывает.
