«А вот и нет! Хочешь, на зависть тебе я сейчас на самого Никона сяду? Ты даже сесть близко побоялся, один стул пустым оставил, а я ничего не боюсь. Смотри!» Она снялась и полетела к Никону Никоновичу. Опустилась ему на руку, он дернул нервно пальцами, муха пересела на другую, потом на лоб ему, на нос. Со лба Никон Никонович согнал ее легко, у него кожа на лбу подвижная, а вот с носа, вижу, никак ее не спугнет. Он и так и сяк носом, а она ни в какую. Побагровел весь, губу нижнюю оттопырил, дует, струю воздуха направляет на нос, а муха только крылышки распустила, будто купается в прохладной струе. Наконец он не выдержал, смахнул ее рукой. Муха снялась и снова спланировала на мой лист.
«Ну, видал? Завидуешь?»
«Чему?!»
«Не делай вид, не делай! «Чему»! Хотел бы быть на моем месте и вертеться на носу у самого Никона?»
«Нет, не хотел бы: быть в такой близости опасно, может прихлопнуть».
«Философ! Вот и выходит, что мое положение лучше твоего, я могу себе позволить быть в любой близости к любому человеку», — муха снова перелетела на Никона Никоновича. И стала так донимать его, что мне даже жаль его стало. Она бегала у него по лбу, по щекам, по подбородку, лезла в нос, садилась на ресницы. Измучила бедного так, что он взопрел даже. «Ну, думаю, при первом же удобном случае прихлопну я тебя, проклятая муха! Спасу Никона Никоновича». И стал пристально следить за мухой. Вот наконец она села ему на левый рукав, я изготовился — сделал ладонь корытцем, — раз, одно мгновение — и муха у меня в кулаке.
По залу прошло какое-то оживление, но я не обратил на это внимания, главное — муха в кулаке. Жужжит, вырывается:
«Пусти! Слышишь, отпусти!»
И Никон Никонович шепчет:
«Вы что делаете?»
«Муху поймал, Никон Никонович! — радостно сообщил я ему. — Вот она! Не будет больше вам надоедать».
«Дурррак!..»
«Дурак, отпусти! — не унималась муха. — Отпусти, подхалим несчастный!»
Обескураженный, я разжал кулак, и муха медленно вылетела на волю, покружила-покружила и опустилась Никону Никоновичу на список выступающих, принялась расправлять слегка помятые крылышки. Никон Никонович отвел от нее глаза, стал слушать оратора.
После торжественной части, как и все из президиума, я ушел домой, будто концерт мне был неинтересен.
Пригласительные билеты со штампом «Президиум» я больше не получал. Впрочем, и без штампа тоже не получал… Понял теперь? — спросил меня Неваляйкин с великой печалью в голосе.
— Понял, — сказал я. — Но виноват ты сам.
