— Чш-ш-ш, — приложил Неваляйкин палец к губам. — Ну, зачем же так громко?
— Так, брат, ты рискуешь остаться у разбитого корыта…
— Ладно, ладно… — Неваляйкин обернулся, щелчком подозвал официантку: — Фенечка, — он положил руку ей на поясницу, — еще графинчик, пожалуйста. — И опять лег грудью на стол, подался к Косорылову: — Ты пойми: мы должны поддерживать друг друга. Литература-то на ком держится? А? Вот то-то и оно-то. Если не ты да не я, так кто же? Должность нужна, должность! Выдвигай хоть куда, только побыстрее. Чую — подбираются! Должность нужна! Хочу должность! И тебе тоже надо пробиваться. Давай друг друга выдвигать: ты — меня, а я — тебя.
— Давай! — согласился Косорылов. — Давай, наливай. Разве я не понимаю. За успехи!
— За наши успехи, — уточнил Неваляйкин и заговорщически подмигнул: — За должность!
В службе Неваляйкину поначалу везло: не прошло и года, как он стал уже заведующим редакцией. Обрадовался, прикинул и решил в уме несложную задачку, по которой выходило, что не далее как годика через три сидеть ему в кресле главного. Математика — наука серьезная, он верил в нее и уже так и нес себя в этом направлении.
Однако наука наукой, а фортуна крутит свое. Четвертый год был на исходе, а у Неваляйкина никакого движения, как в степном соленом озере. О нем будто напрочь забыли. И бедняга затосковал. Почувствовал себя усталым, работа опротивела, как назойливая нелюбимая женщина.
Особенно тоска стала одолевать его, когда он трезвым оком взглянул вверх на служебную лестницу и не увидел там ни свободных ступенек, ни людей, которые могли бы протянуть ему оттуда руку. Не увидел ничего такого на этой лестнице и загрустил. Ведь он рвался к должности, чтобы преуспеть в творческих делах. Но почему-то не вышло. Не прогремел. А вокруг творилось что-то непонятное: и среди неработающих писателей было немало настоящих, и среди должностных — уйма бездарей.
«Освободиться бы от этой каторги да засесть по-настоящему за стол! Ух, напишу романею! Вот тогда они узнают!..»
Кто «они», Неваляйкин и сам толком не представлял, — все, кто с ним работал и работает, начальники и подчиненные, особенно те, кто его не замечает. Критики — в первую очередь. Все!
Что они «узнают» — тут у него представления были более четкие: они узнают, какой он н е о б ы к н о в е н н ы й человек и писатель. И тогда их всех, особенно тех, кто недооценивал его, всех до единого съест собственная совесть. А у кого ее нет, тот умрет от зависти. И неудивительно: своим романом он докажет всем, какой он талант, какой мастер, как он широко и перспективно мыслит!..
