Взял писатель свою рукопись и пошел к Витьке дорабатывать. Выслушал его Витька и сказал:
— Знаешь, дядя писатель, и мне ты уже надоел. Иди ты к…
— Но-но! — поднял руки писатель. — Не вздумай ругнуться! Тогда совсем все пропало.
— Что пропало? Что пропало? — не унимался Витька. — Вон Вовка — мне ровесник, а я против него щенок: он мясо ел, а я, как кролик, одной морковкой питался.
— Зато ты в книжку попал.
— Попал! Отрицательным персонажем! Вовку вон в армию берут, а меня забраковали. Сказали: «Куда тебе?.. Ты ведь и карабин не поднимешь». Дали отсрочку на полгода — на поправку. Ну?
— Разве ты уже призываешься? — удивился писатель.
— А ты как думал? Пока мы тут с книжками возились, годы и подошли. А там ведь, в армии, не бабочек ловить нас будут учить, а? Я на границе служить хочу, врагов ловить буду. А рази я его пымаю, если я такой тощой? Как мне теперь быть, а, дядя писатель? Вегетарианцем много не навоюешь. Не, не хочу я быть книжным героем. Меня отсрочили для поправки, вот я и должен это сделать.
Витька пошел во двор, поймал в сарае жирного петуха, придавил одной ногой ему крылья, а другой — ноги и отхватил топором красную голову. Потом поднял, подержал его на весу, пока кровь стекла, и сунул в чугун с кипятком — ошпарил, чтобы перья легче выщипывались.
— Иди сюда, дядя писатель, не бойся, сейчас мы такую лапшу с петушатиной сварганим — пальчики оближешь! Иди, не боись, а то и ты отощал с этими своими книжками. Подкормлю!
Писатель долго отнекивался, увиливал от соблазна, как правоверный мусульманин от вина, а потом, когда лапша вкусно запахла курятиной, не выдержал, сел за стол. Ел и все думал, как ему описать эту лапшу с курятиной, чтобы строгие тети и дяди не догадались, что в ней был сварен так жестоко обезглавленный петух.
У меня какой-то нюх на них, на этих прохиндеев, которые никогда своих сигарет не имеют, а постоянно «стреляют», которые вечно с протянутой рукой ходят — то полтинник, то рубль выклянчивают, а отдавать забывают… Я их за версту чую.
Есть в нашей редакции такой ханурик Вася Рыбиков. Если посчитать все полтинники, которые он в разное время брал взаймы и не отдавал, — зарплаты не хватит. А посмотреть — вполне порядочная физиономия, даже застенчивый вроде, стишки сочиняет. А вот узнал людскую слабинку и пользуется. Но я себя ни разу не дал ему одурачить.
Подойдет, бывало:
— Дай до завтра рублевку?
А я ему:
— Нету мелких. Вот только трешка.
— Да нет, трешка — это много, — и застесняется, и отвернется от трешки, как кот от сметаны, которая стоит на столе и предназначена вовсе не для него. Совестливый все-таки, знает: трешка — это деньги, тут придется отдавать.
