Никакого конкурса в эту студию не было. Если бы мы с Наташей не имели не то что никаких актерских данных (их у нас, по-моему, и не было), но даже двух стихов выучить наизусть не могли, нас бы все равно приняли, потому что слишком уж мало внешне напоминали актрис наши конкурентки. Мужские роли с нами репетировали мальчики-старшеклассники из городских школ (неожиданно интересные и развитые), и в этом тоже было кое-какое развлечение. Мы разучивали две пьесы, которые потом должны были представить на фестивале: одну на русском языке, другую на белорусском. Русской пьесой был «Федот-стрелец», и я подумала отчего-то, что Петр Петрович (по кличке Пэпэ), руководитель кружка, который нас пригласил, даст мне роль Маруси или, наконец, царевны, но оказалось — все было не так просто. Две старшекурсницы (им было по восемнадцать, но выглядели они на все сорок) сцепились между собой за Марусю не на жизнь, а на смерть. В какой-то момент показалось даже, что они подерутся. Пока две будущие учительницы кричали друг на друга, чуть ли не матерясь, Пэпэ с хитрой улыбкой смотрел на меня. Тогда я встала и громко сказала: «Я буду Бабой Ягой!» С тех пор и закрепилась за мной эта кличка в училище — Баба Яга. Произносили ее не без уважения, и как ни странно, она мне нравилась: как женщина, с этим прозвищем я давала фору всем здешним студенткам и преподавательницам.
Пэпэ был женат, жена и дети его жили в поселке недалеко от города, но все свое время он отдавал преподаванию и студии. Было такое ощущение, что от семейных забот он откупался деньгами, полученными за работу на две ставки. Он явно симпатизировал мне, и мне это нравилось. На героя-любовника он, конечно, не тянул, но что-то в нем было такое, что выделяло его из массы остальных мужчин. В детстве мне нравились драчуны и прогульщики. Лет с тринадцати я уже не замечала вокруг себя парней, потому что среди них не было героев моих любимых фильмов. Я верила, что где-то в большом мире, в других городах и странах, настоящих мужчин пруд пруди. А в поселке хоть и ухаживали за мной два-три мальчика, но я скорее терпела их воздыхания для вида. Этот Пэпэ был самый настоящий провинциальный интеллигент — не пил, много читал, интересовался историей края, говорил хорошо по-русски и по-белорусски, был щупленький, глазастенький, с проплешиной в русых кудрях. Любимым оборотом речи у него было: «Как сказал такой-то». Такой-то — как правило, известный писатель или ученый. Дальше он выдавал поучительный афоризм, так что выходило, что совсем не он, Пэпэ, учит нас жизни. Однажды я пришла к нему на занятие расстроенная, не могла слова произнести, — боялась, заплачу. Перед этим я забежала в магазин, накрашенная, в коротком платье с декольте под расстегнутым пальто. Продавщица закричала на весь магазин: «Вучыцца нада, а ня цыцкам1 трэсщ на вулщах!» Я выбежала из магазина со слезами и долго стояла у входа, думая подготовить фразу для ответа и вернуться, но так ничего и не придумала — пошла на репетицию. Когда я рассказала об этом Пэпэ, он загадочно улыбнулся и погладил мое плечо: «Как сказал Гёте, будешь лаяться с каждой собакой — не дойдешь и до угла». Много лет спустя один профессор, когда я поделилась с ним этой фразой, рассмеялся и сказал, чтобы я никому больше этого не говорила, — у Гёте нет такого афоризма. Но тогда, в мои пятнадцать лет, одно это имя, «Гёте», из уст мужчины оказалось ключом к моему сердцу.
