В своем предисловии к книге собственных переводов под названием «Японские трехстишия» (а надо сказать, что Вера Николаевна всегда в обязательном порядке сама писала предисловия к своим книгам, как это делал и Н. И. Конрад, — еще одна хорошая привычка, унаследованная от учителя) Маркова очень точно определила дилемму, которую берутся решать переводчики японской поэзии.
«Переводчики стремятся сохранить лаконизм хокку и в то же время сделать их понятными. Надо, однако, помнить, что японские трехстишия обязательно требуют от читателя работы воображения, участия в творческом труде поэта. В этом главная особенность хокку. Все растолковать до конца — значит не только погрешить против японской поэзии, но и лишить читателя большой радости вырастить цветы из горсти семян, щедро рассыпанных японскими поэтами».
И вот, к слову, весьма поучительный пример по поводу лишения читателя радостей делать собственные открытия в процессе постижения переводного текста, правда, несколько из другой оперы, но все равно в точку.
Недавно у меня зашел разговор с одной хорошей знакомой, ярой почитательницей переводческих талантов Самуила Яковлевича Маршака. Которые, несомненно, есть, кто бы спорил. Но и всевозможных ляпов в его творческом наследии тоже предостаточно. А иногда и откровенной заносчивости по отношению к переводимому автору, по принципу: «Я — Маршак, а ты — никто». Так вот! В качестве примера блистательных свершений Маршака на ниве поэтического перевода знакомая процитировала мне остроумный стишок Генри Олдрича, известного английского теолога и философа XVII века, о вреде пьянства.
— Представляешь, — заявила мне она с придыханием в голосе, закончив декламацию. — Олдрич назвал всего лишь пять причин для пьянства, а у Маршака их целых девятнадцать!
Я не стала спорить, говорить, что подобные переводческие вольности есть чистейшей воды отсебятина, и прочее. Но, оставшись одна, пошарила в интернете и нашла оригинал стихотворения. Прочитала и задумалась. То, что сам Олдрич, перечисляя поводы для пьянства, обозначил одной очень емкой строкой ‘Or — any other reason why'(то есть: для пьянства сгодится любой повод, было бы желание), у Маршака превратилось в скучное перечисление аж целых девятнадцати поводов для того, чтобы приложиться к бутылке. Судя по всему, наш прославленный мэтр начисто забыл о том, что поводов для питейных излишеств может быть сколько угодно. Вполне возможно, тысяча, а то и все две. И каждый читатель волен сам додумывать этот список, опираясь на собственную силу воображения или свой опыт. Но нет! Все разложил по полочкам, все растолковал до конца, цитируя ту же Маркову, и тем самым лишил читателя действительно по-настоящему большой радости самостоятельного постижения истинного смысла, сокрытого в поэтических строках. Кто прав? Ответ очевиден. Как меланхолично обронил когда-то Кобаяси Исса, хокку которого бережно-бережно перевела на русский язык Вера Николаевна.
