По пути к небольшому столику, где он оставил кружку кафа, Люк остановился спиной к Маре, вглядываясь в сияющую пустоту гиперпространства. Вероятно, из-за того, что допустил брешь в своей защите и чувствовал себя сейчас неудобно, даже перед ней, поняла Мара. Хотя она не понимала: почему. Она знала его лучше, чем кто-либо — она видела его разломанным по частям, в казематах Дворца, когда Палпатин вымещал на нем свой гнев. И Мара никогда не судила его — научилась этому от него же. Палпатин, их Мастер — судил всегда, без всякой снисходительности.
Она взглянула на него, задержав, как обычно, взгляд. Стройный, сильный и… Ей надо бы прекратить эти мысли прямо сейчас. А вместо этого она, зная продолжение пословицы, закончила ее:
— …тому не везет в любви.
— Нет, тот очень богат, — спокойно произнес он, поворачивая к Маре свой пронзающий небесно-голубой взгляд.
Мара ушла где-то час спустя, когда Скайуокер заявил, что устал, хотя она знала, что это совсем не так. Примерно еще через час какой-нибудь дежурный сообщит ей, что командующий вернулся на мостик и работает в своем кабинете, поскольку ранним утром ему работалось легко и продуктивно; или, что он в одном из тренировочных отсеков занимается со своим мечом, или что он в трюме ограниченного доступа расположения 701-го, или, что собрал в кают-компании коммандеров подразделений.
Не важно. Она знала, что спать он не будет. Она могла прочесть это в его глазах, независимо от того, сколько раз он обыгрывал её в сабакк.
За последние годы он стал не столько более скрытным, сколько более бдительным и острожным в том, что и перед кем он позволял себе показывать, ибо год за годом Палпатин вкладывал много времени в то, чтобы сделать из него своего совершенного последователя. В глазах его Мастера эмоции были тем, на чем всегда можно сыграть. Как это делалось при его вероломном дворе, который так часто приходилось терпеть Люку на Корусканте.
Обычно он, темный джедай Императора, был спокоен, уверен и собран, полностью контролируя себя и то, что его окружало.
И все же, иногда, он казался таким потерянным, недовольным и разбитым, что сердце Мары сжималось от сочувствия к нему. Он производил тревожное впечатление дикого зверя в клетке, снующего снова и снова по одному и тому же короткому пути в глухой безжизненной ночи, будто волк воющий на луну, который отчаянно пытается вырваться из-за решетки и знает, что это никогда ему не удастся.
Но она точно знала, что если попытается как-то помочь и успокоить его, он однозначно набросится на нее, словно это она заточила его — настолько ослепляло его чувство безысходности.
