— Да, да, — заторопился Мюллер. — Декабрьское ликование господ коммунистов оказалось кратковременным. И, конечно же, когда там, на фронте, дела идут столь хорошо, и своя работа здесь видится и более полезной, и более благополучной.
— Напрасно, — жестко произнес Канарис. Он играл с Мюллером, как кошка с мышью. — Напрасно, подполковник. Наша работа пока недостойна подвига армии нашего фюрера.
— В этом смысле — да, конечно, — поспешно согласился Мюллер.
— А какой же может быть смысл еще? — удивился Канарис.
Мюллер понял, что лучше всего молчать.
— И именно в этом смысле наши дела тревожат, — продолжал Канарис. — Если принять образное выражение фельдмаршала Клюге, что Москва — сердце Советов, то действия фюрера на фронте можно считать операцией по обескровливанию большевистского сердца. Но разве не является нашим святым долгом помочь армии и взорвать сердце врага изнутри? Так и только так мы обязаны целиться и в этом плане продумать всю свою деятельность. Например, проблема такая: не пора ли нам объединить наши усилия с усилиями службы безопасности, опереться на ее боевой опыт? А?
Мюллер молчал и чувствовал себя очень плохо; он помнил, как обжегся на этой теме в Смоленске. Неужели Канарис все-таки знает о его встрече с Кальтенбруннером и именно потому заговорил об объединении усилий?
Канарис, прекрасно зная, что ответа собеседника на его вопрос не будет, сказал:
— Распорядитесь, пожалуйста, чтобы разбудили Зомбаха.
Мюллер уже протянул руку к кнопке звонка, но Канарис остановил его.
— Впрочем, не надо. Пусть ваш адъютант проводит меня к нему на квартиру.
— Я сам провожу вас, — сказал Мюллер. — У меня новый адъютант, он еще ничего тут не знает.
— Да, я совсем забыл… — покачал головой Канарис. — У вас же произошло несчастье с прежним адъютантом. Так ничего и не выяснилось? Убийц не нашли?
— Нет, но убийцы известны — партизаны.
— Капитан Ноэль, если мне не изменяет память? Я его немножко помню.
Мюллер встал.
— Разрешите проводить вас к полковнику Зомбаху?
— Не стоит, подполковник, я уже и так отнял у вас уйму рабочего времени. — Канарис быстро подошел к окну. — Кажется, вот тот особнячок, где две березки? Я сам, я сам. Вечером мы еще увидимся.
Из глубины кабинета, не приближаясь к окну, Мюллер видел, как Канарис, заложив руки за спину, медленно перешел через улицу и свернул за угол особняка Зомбаха. Мюллер был не на шутку встревожен и злился на себя, что не смог провести достойно этот разговор и, как слепая мышь, то и дело попадался в ловушку.
