— Нет, не приходилось, — ответил я, вспоминая лебединое крыло. — И не придется.
— А мне пришлось, — просто и как-то безучастно сказал Антон. — Когда нас здесь высадили, ели все, что было можно. Мужики добывали и лебедей.
Как нехорошо заканчивается сегодня день. Сначала этот подранок, а теперь такой странный разговор о лебедях. Неужели Антон решил поохотиться и на них? Ведь вечером они наверняка соберутся в заливе. Может, он специально прощупывает почву, выясняет мое отношение к такой охоте?
— Когда мы домой? — спросил я, пристально посмотрев на него.
— Куда ты торопишься? — удивился Антон, не отводя взгляда. — Нам пока ехать не с чем. Два гуся — это не добыча.
Я молча поднялся и начал собирать в рюкзак остатки ужина. Антон тоже встал, поднял с земли ружья и отнес их в палатку. После этого мы завалились спать. Все-таки день был тяжелый, и мы оба устали.
Проснулся я с ощущением легкости на душе. Антона в палатке не было. Выглянув наружу, я увидел, что он сидит у костра и греет чай. Легкий дымок поднимался от горящих сучьев. Антон ломал и подбрасывал в костер тонкие сухие ветки. Я оделся и вылез из палатки. На свежем воздухе было прохладно. Погода резко изменилась. Пасмурный день брезжил сквозь тучи, скупо освещая холодную свинцово-серую воду. Она значительно прибыла. Это я определил по льдине, бывшей вчера у мыса, а теперь находившейся в центре залива. Ее загнало туда ветром.
Я вздрогнул от холода и подошел к костру.
— Ну, как спалось? — спросил Безрядьев, в голосе которого слышалась нескрываемая бодрость.
— Отлично, — сказал я, протягивая руки к огню.
— Погода мне что-то не нравится, — сказал Безрядьев, глядя поверх деревьев. — Как бы снег не пошел.
— Это плохо? — спросил я.
— Для охоты, может, и нет. А для житья на этом острове утешения мало. Мокрота всегда нагоняет тоску.
Я посмотрел на небо. Низкие серые тучи неторопливо двигались с севера. Казалось, они вот-вот заденут за деревья и с тихим шипением, словно проткнутый воздушный шар, опадут на землю. Но тучи не цеплялись и не опадали. Медленно и упрямо они ползли в одном и том же направлении и тянули за собой холод. Глядя на них, мне стало нехорошо и я передернулся.
— Давай пить чай, — предложил Безрядьев, доставая из рюкзака хлеб.
Его лицо было сосредоточенным, тяжелые брови сдвинуты вниз, а тонкие губы плотно сжаты. Безрядьев выглядел суровым и замкнутым. Таким, каким я привык его видеть в деревне.
Я подошел к ложбинке, наполненной чистой водой, и умылся. И только тут заметил, что рядом с палаткой нет подранка. Клочок сухой травы, которую я стелил вчера, остался, а гусь исчез. Неужели пришел в себя и улетел? У меня радостно екнуло сердце. Словно огромный камень, давивший все это время, свалился с души. Дай Бог тебе здоровья, гуменник. Прости меня за причиненные страдания. Я никогда больше не подниму руку на гуся.
