Меня обожгло при одном упоминании об Арине. Я посмотрел на Антона, не зная, как поступить: сказать ему правду или промолчать. Он словно догадался об этом и тихо спросил:
— Чего молчишь? Арину тоже выслали?
— Да нет, — сказал я. — Просто подумал, почему ты о ней спросил? Никого, кроме Сухорукова, из сельчан не вспомнил, а ее вспомнил.
Антон расслабленно рассмеялся тихим, коротким смешком:
— Глупая детская мечта была — вырасту и женюсь на Арине. Она самая красивая в деревне.
— Уехала Арина… давно, — сказал я. — У нее сын летное училище закончил, с ним и уехала.
— А от кого сын-то? — спросил Антон, не сводя с меня напряженного взгляда.
— Я не знаю, — сказал я, пожав плечами. — Он на фронте погиб.
— Наверное, был не из Новоселовки, — произнес Антон. — Иначе я бы знал.
— А почему бы тебе не съездить в Новоселовку? — спросил я. — Все бы и узнал. Долго ли сейчас при современном транспорте?
Антон перестал есть и отрешенно посмотрел на разлившуюся воду. Мне даже показалось, что где-то за ней он видит деревню своего детства. Потом опустил глаза и, тяжело вздохнув, произнес:
— Зачем бередить душу? Жизнь прошла и ничего уже не вернешь. Моя земля теперь здесь.
Он снова посмотрел на воду, затем повернулся ко мне и сказал:
— Батя мой страшно хотел вернуться в Новоселовку. Если бы не мы, сбежал бы отсюда. Нас жалел, знал, что без него пропадем. Хлебопашец он был отменный. Рожь здесь сеять начал. До него в этих краях о ней никто не слышал. А мы на том хлебушке выросли, войну пережили…
— А где сейчас этот колхоз? — спросил я.
— Как где? — удивился Безрядьев. — Реформировали. Мы сначала с одним боремся, затем с другим начинаем. Посчитали, что колхоз в этих краях невыгоден. Вместо него коопзверопромхоз сделали. Теперь ни колхоза, ни зверопромхоза. Мужики промхозовские всю пушнину налево гонят. За нынешние две ондатровые шапки корову рекордсменку купить можно. Вот и рассуди, что мужику сегодня выгоднее — корову держать или ондатру ловить.
— И ты соболей налево продаешь?
— Я всех в промхоз сдаю, — произнес Безрядьев, лукаво сверкнув глазами.
Я знал, что по первому снегу он всегда уходит недели на три в тайгу. У него, как и многих деревенских старожилов, был договор с коопзверопромхозом на сдачу пушнины. Но вот сдавал он ее когда-нибудь или нет, об этом я не слышал. Кое-что, наверное, сдавал. Иначе бы договор с ним каждый год не заключали. А без него Безрядьеву было бы трудно. Этот договор давал право на лося. Сохатина в доме Антона никогда не переводилась.
