– Какой театр? – рассеянно проговорила Людмила. Она еще не отошла от неприятного разговора.
– В наш, местный театр. Его в прошлом году прилично отремонтировали. Супруга губернатора нашего постаралась. Конечно, это не Мариинка, и в нем нет красивой бутафории, и освещение не то, но все-таки, я полагаю, что этот поход нас развлечет немного. Завтра там дает спектакль столичная труппа. Будет даже парочка итальянцев…
– А что за спектакль? – чуть оживилась Людмила.
– По-моему, Оффенбах «Птички певчие».
– Это оперетта?
– Да… Похоже, нечто легкомысленное. Но должен же я тебя хоть понемногу выводить в свет. И потом твои сапфиры. Куда нам их надевать, пока мы не отправились в Ниццу?
– Сапфиры? – растерянно пролепетала Людмила.
– Да, а ты забыла про них?
– А платье?! У меня же не готово платье.
– Сегодня вечером оно должно быть готово. Мы заедем за ним в салон.
Людочка заулыбалась, глядя на своего возлюбленного и несравненного графа.
– А сейчас куда? Мы поедем обедать?
– Ты проголодалась?
– Да, жутко.
– Тебе придется чуточку потерпеть. И вообще я тебе сегодня много есть не дам…
– Да? А что же?
– Сейчас мы заедем к Нойману. Там я тебя оставлю на пару часов, а сам уеду по делам, в Управу.
– Не-ее-ет! Я не хочу снова к Нойману…
Он остановился и посмотрел на нее так, что она замолчала.
* * *
Граф взял извозчика, и через десять минут они были в знакомом дворике, заросшем густыми акациями и кленами. Граф вел Людочку за руку к торцу здания. Он позвонил в механический звонок. Скрипнули двери, на пороге появился доктор, облаченный в медицинский халат с засученными рукавами и белый фартук, заляпанный кровью. Людочка внутренне содрогнулась. Ей захотелось броситься наутек, подальше от этого неприятного немца и его ассистентки. Воспоминания о ласках немолодой Дарьи обожгли жгучим чувством стыда и вновь закипающей похоти.
– Артур Карлович, я вам посылал записку. Вы готовы нас принять?
– Да, только вам придется подождать в приемной минут десять. У меня с утра был пациент, но мы уже закончили, он скоро оденется. А моя ассистентка сегодня захворала. И я вынужден обходиться один.
Людочка облегченно вздохнула – хоть этой странной женщины не будет рядом, и то ладно.
– Хорошо. Мы немного подождем. Вернее, подождет Людмила Павловна. А я вынужден покинуть вас. У меня много дел в Управе.
Людочка смотрела на графа со стороны. Он казался ей таким строгим и невозмутимым, будто речь шла не о постыдных для нее процедурах, а о чем-то совершенно обыденном. Будто он оставлял ее не в ненавистной ей клинике, а где-то в кафе или кондитерской. Краевский ни единым жестом, не единым словом не желал выказывать и толики снисхождения к предстоящим ей мучениям. Но почему? Может, она, живя в бедной среде, далекой от света, не понимает, насколько все это важно и обыденно для всех дам? Может, она невоспитанная дуреха, никак не желающая стать аристократкой?
