— Да, обязательно, — обещаю я, сдерживая слезы: нечестно и несправедливо, что и теперь приходится выслушивать претензии за происшествие, в котором я не виновата.
И как я объясню нежелание проводить расследование Валариону, Нике и принцу? О печати рассказывать нельзя, и как мне их отговаривать? Сказать, что я на самом деле побила Вильгетту?
— Иди, — устало просит профессор Эзалон. — И умоляю: не влезай в неприятности, обойдись без правонарушений.
— Буду тише воды, ниже травы, — выдавливаю я и выскакиваю из его кабинета.
— Надеюсь, — несется вслед.
Не помню, как пробегаю по коридорам, прихожу в себя уже на улице, в конце аллеи. Меня слегка трясет.
Что делать? Как все объяснять заступившимся за меня друзьям? Неужели нет никакого способа доказать мою невиновность без вмешательства в память?
Сбоку доносится стон. Замерев, утираю проступившие слезы.
Над кустами что-то вскидывается, пролетает дугой и шмякается мне под ноги.
В тусклом свете фонаря маслянисто поблескивает кровь на вздутом уродливом лице маленького человечка. Красные заплывшие глазки приоткрываются и даже как-то расширяются от ужаса. Человечек судорожно пытается отползти, я не сразу узнаю в нем надменного Гаддака.
— Кто тебя так? — шепчу я.
— Пощади. — Гаддак прикрывается грязными руками. Шамкает: — Я больше слова плохого не скажу.
Делаю шаг к нему, чтобы помочь, но он, перевернувшись, пытается удрать на четвереньках, хрипит:
— Помогите, спасите, убивают!
Что-то разбивается. Смотрю в сторону звона: четыре девушки стоят на перекрестке с соседней дорожкой и во все глаза смотрят на нас. У одной разбилась бутылка, у еще одной какая-то миска, а еще под ногами у них лежит батон.
Свидетели.
Судя по выражениям лиц девушек, они тоже знают, что свидетелей убивают. Они слаженно отступают на шаг, еще на один.
Ну как так-то? Почему на меня все это сваливается? Опять теперь обвинят в нападении, оштрафуют и еще что-нибудь устроят. И ведь не докажешь, что я этого гаденыша уползающего даже пальцем не тронула.
Это несправедливо. Нечестно!
Подхватив подол, бросаюсь прочь. Куда угодно, только подальше ото всех. Мне нужно успокоиться, прежде чем выслушивать очередную порцию лживых обвинений и соглашаться, ведь мне нельзя спорить, нельзя добиваться настоящего расследования.
К сожалению, бежать приходится прочь от общежития. Я останавливаюсь в парке. Бреду, вытирая слезы.
Я успокоюсь, я со всем справлюсь, я могу…
Наткнувшись на скамейку, плюхаюсь на нее и закрываю лицо руками. В груди так тяжело и больно: я же не виновата, опять не виновата, и теперь, после Вильгетты, в мою невиновность никто не поверит.
