Шмуль нажимает на кнопку звонка, и мы ждём.
Никакой реакции.
Он нажимает ещё и ещё, и наконец из-за двери раздаётся крик: «И уже хто там?»
Камера-то, ясное дело, как всегда, не работает — ни у кого нет ни времени, ни желания её чинить.
«Шмуль!» — «Таки о'кей». — И вы слышите, как отпираются бесчисленные замки, щеколды, запоры, цепочки, задвижки, крючки, защёлки, засовы, — наконец дверь со скрипом открывается.
Шум вырывается наружу, влетает вам в уши, заполняет голову. Такое ощущение, что получасовая какофония прогулки по нью-йоркской улице — визг тормозов, завывания клаксонов, грохот отбойных молотков — сжата в несколько аккордов. Шмуль проходит вперёд под первыми пристальными взглядами хозяина мастерской — «Вэй, всё в ажуре, он со мной» — и тащит меня через «западню» (которая тоже сломана) в саму мастерскую.
Одна-две головы на границе, за которой начинается уже просто сплошной шум, поднимаются и, оценив ситуацию — вроде не ограбление и не покупатель, — сразу опускаются обратно, спеша удостовериться, что алмаз едва ли в микрон не сошлифовался на нет, пока они вертелись.
Комнату перегораживают с пяток длинных и узких, как ребра, столов.
Каждый стол снабжён тремя-четырьмя вращающимися металлическими кругами, и перед каждым кругом сидит на высоком стуле огранщик, склонившись над своим камнем. Места располагаются с обеих сторон для экономии ценнейшего офисного метража — чуть ли не самой дорогой недвижимости в мире, поэтому одного огранщика отделяет от другого, сидящего наискосок, всего несколько футов. Проводя на стуле от десяти до четырнадцати часов, вы видите только лица парней наискосок, — хорошо ещё, если с ними есть о чём поговорить.
Такого освещения, как на алмазном производстве, нет больше нигде.
Когда коричневатая оболочка необработанного алмаза обдирается до получения прозрачной зеркальной грани, мельчайшие частицы алмаза откалываются и смешиваются с очищенным маслом на поверхности металлического гранильного круга. Из-за невероятно высокой скорости круга крошечные песчинки прозрачной алмазной пыли и капли масла разлетаются по воздуху, эта липкая дрянь летит в ближайшую стену или вашего коллегу, где и оседает.
Поэтому здесь каждый дюйм серый, тускло-серый. В серой-серой комнате с серыми-серыми стенами и полом сидят серые-серые огранщики в серых-серых рубашках, брюках и ботинках, с серымисерыми руками и серыми-серыми лицами. И даже окна здесь серые.
Можно побывать на тысячу футов под землей или на сороковом этаже сверкающего снаружи стеклом нью-йоркского небоскрёба (где полно алмазных цехов
